– М-м, м-ма, мать, а т-ты… пила этот морс?
– Да, а, собственно, что? – жена вопросительно посмотрела, – не нужно было?
– Нет, ничего, – Михаилу сделалось совсем дурно и так невмоготу, что он рванул с места, семеня ногами и на ходу расстегивая штаны.
Ночью они в туалет бегали по очереди.
Жена, всякий раз соскакивая с постели, причитала:
– Господи, да что же это за наказание, да за какие грехи?
Когда очередь доходила до Михаила, она говорила:
– Мишка, ирод, сознайся, какого яду подсыпал в морс?
На что тот в изнеможении отвечал:
– Да ничего, мать, не сыпал, ничего. Это рецепт такой. Старинный. Что б ему… Видишь, сам маюсь.
Как только забрезжил рассвет, Михаил с волнением подошел к бане. Он уже был не рад, что затеял это дело. Конечно, надо было по-другому. А сейчас? Сейчас будет финал.
Он несколько минут стоял, прислонившись к двери, прислушивался, не решаясь открывать дверь. Но открывать было нужно. С дрожью в сердце, щелкнув замком, отворил дверь предбанника. Доска также подпирала дверь бани. Михаил осторожно убрал её в сторону и тихонько потянул на себя ручку. Дверь легонько подалась и, жалобно заскрипев, отворилась. Света в бане не было.
В это время что-то мощное, толкнув Михаила в грудь, отбросило от двери и вихрем пронеслось мимо. Анвар не искал калитки, он перемахнул через забор.
– Танюша, доченька, ты где? – Михаил щурился, вглядываясь в темноту бани. Зажег спичку. Толстенный плафон был разбит, часть трубы разворочена, голыши разбросаны по полу.
И здесь он разглядел дочь.
– Папка, папка, что же ты наделал, – она всхлипывала всем телом. – Зачем же ты так? Папка…
Он взял её на руки. Она оказалась неожиданно легкой, словно былиночка, подумалось ему. И понёс на улицу, проклиная себя, глотая подкравшиеся к горлу слёзы.
Тагир подошёл только к вечеру.
– Послушай, я всю ночь не спал, волновался, хотел к тебе прийти.
Михаил молча курил.
– Ты собираешься рассказать, что сказал Анвару? И где он всю ночь был? Прибежал как угорелый. Собрал вещи, книги и уехал к моему брату. Сказал, готовиться к экзаменам будет. До этого я ему целый месяц талдычил: «Поезжай к Анас абы», а он ни в какую… А тут уехал… сам. Ты что ему сказал? Ну ты, Михаил, педагог. Ну ты Макаренко.
– Н-нда-а. – Михаил хмуро посмотрел на Тагира. – Хреновый я Макаренко, оба мы с тобой в педагоги не годимся. – И вдруг словно встрепенулся:
– Значит, хочешь, чтобы я тебе рассказал? Опыт перенять хочешь? Или любопытство съедает? Какое такое я твоему сыну волшебное слово сказал, да? Ну, слушай… Я сейчас… Чтоб веселей… чтоб доходчивей. Я расскажу.
Он сходил в дом, вынес пивную кружку, до краев наполненную янтарной жидкостью.
– Держи. – Тагир с интересом взял кружку. – Отведай, да не бойся. Мы же с тобой не какие-то там Монтеки с Капулетами, не отравленное. Пей.
Тагир сделал два глотка:
– Хм… А ничего напиток-то, ядрён, – и приложился долго, больше половины кружки.
– Что, значит, ничего? Обижаешь, сосед. Это, если можно так выразиться, «наследие предков», будь оно неладно. А ты – «ничего». – Михаил театрально развел руками. И с непонятной для Тагира злостью продолжил:
– Так вот я и говорю, Монтека с Капулетой, эти два раздолбая детей своих загубили, а я вот не знаю, во что моя глупость выйдет.
– Какая такая глупость? – Тагир допил содержимое кружки и поставил её на скамью. Не торопясь закурил. – Что с тобой, Михаил? Небритый и глаза красные, не выспался? Темнишь, крутишь. А ну, давай рассказывай.
