Он опять опустил голову и несколько раз всхлипнул.
Следователь смотрел на него холодным взглядом.
– А зачем ходили опять туда, на поляну? Ведь это были вы…
Лачугин продолжал сидеть с опущенной головой.
– Не знаю… – с дрожью произнес он. – Не мог, видать, иначе. Тянуло меня туда. Тянуло, будто к заколдованному месту. И сам не заметил, как побрел к лесу. Ноги подгибаются, боюсь сам, а иду, иду, словно черт какой-то толкает в спину. И дело там было еще… В тот день, когда я загубил девчонку, затерял где-то портсигар, где была справка с моей фамилией. Думал, в лесу, может, обронил. Боялся, что найдете и возьмете меня сразу за хвостик. Вот и решил посмотреть заодно. А теперь уж… – Он опять согнулся и глухо застонал. – Теперь меня расстреляют. Я знаю, расстреляют…
Из кабинета его увели почти под руки. И все время он повторял отрывистое, бессвязное: «Расстреляют меня… знаю… расстреляют…»
И, наблюдая за этой неприятной до отвращения сценой, следователь подумал: «Как же примет кару этот человек, легко и бездумно погубивший молодую, совсем юную жизнь?» – «Человек? – мысленно переспросил он себя и тут же ответил: – Призрак!»
1
Оперативное совещание закончилось в десять. Все покинули зал заседаний. В коридоре начальник милиции Лесков предложил учтиво, без излишней навязчивости:
– Михаил Иванович, может быть, по чашечке кофе?
Стартов рука об руку работал с Лесковым уже восьмой год, знал его как человека душевного, внимательного, и сейчас, когда он находился здесь, в его «владениях», было бы непочтительным не заглянуть в кабинет хозяина, не присесть и не обменяться с ним хотя бы парой житейских фраз после только что закончившегося делового разговора.
Знакомый кабинет. Рабочий стол с двумя рядами стульев по бокам, небольшой журнальный столик и два неглубоких кресла.
Усадив гостя, Лесков включил селектор.
– Нина, принеси-ка нам кофейку, пожалуйста.
Начальник милиции хотел выйти из-за стола, но протяжный гудок внутренней телефонной связи заставил его остаться на месте и повернуться к стоявшему сбоку микрофону.
– Да, я слушаю вас!
– Товарищ подполковник! – донесся из аппарата голос дежурного. – Тут к вам просится один гражданин.
– Хорошо, направьте его ко мне! – сказал Лесков.
Через минуту-другую медленно открылась дверь, и в кабинет неуверенно, пошатываясь, вошел высокий пожилой мужчина в выгоревшей измятой фуражке, темном потертом костюме и запыленных, давно не видевших ваксы кирзовых сапогах. Вид у него был странный: стоял сгорбившись, время от времени дергаясь и неловко двигая головой. Верхняя губа его была распухшей, кровоточила, под правым глазом темнел здоровенный синяк. Руки, худые, кряжистые, беспомощно висели вдоль туловища, на них виднелась кровь…
Лесков несколько неуверенно предложил посетителю сесть, и тот послушно опустился на находившийся возле двери стул, зябко поежившись и вобрав голову в плечи.
В дверях показалась белокурая головка секретарши.
– Петр Захарович, кофе…
– Потом, потом! – подал ей знак рукой подполковник и, сев за стол, выжидающе уставился на посетителя. Ждал молча и Стартов.
Мужчина чуть приподнял голову, оглядел их поблекшими, стянутыми влажной пеленой глазами и произнес сдавленно, с какой-то томящей болью в голосе:
– Моя фамилия Никитин. Я убил человека…
Последовало долгое молчание.
– Вы пришли с повинной? – настороженно, спокойным и холодным тоном спросил начальник милиции, не отрывая глаз от посетителя.
