— Как обычно. Информации вагон, времени на изучение в обрез. Через дней десять начмед опять что-то там запланировал. Но я, наверное, пас. Пропущу разок, — нехотя отвечаю я.
— Ты реально сегодня какой-то замученный, — прищурившись, допытывается Богданов. — Рассказывай, вместе будем думать.
— Вместе не получится, — нехотя отзываюсь я, откидываясь
на спинку кресла и вытягивая под столом ноги. — Пациентка по моей специализации.
— Все настолько плохо? — сочувственно осведомляется Олег.
— Перспективы не самые радужные, — помолчав какое-то время, скупо выдаю я. — Помимо неблагоприятных прогнозов, есть ещё и личная составляющая, — сцепив пальцы в замок, я резко подаюсь вперёд, опираясь локтями на стол.
— Какая? — в уставших глазах Богданова проскакивает любопытство.
— Я близко знаком с пациенткой.
— Насколько близко? — нахмурившись, уточняет Олег.
— Это Олеся, — мрачно отвечаю я, а в голове снова прокручивается огромная история болезни Веснушки, переданная несколько дней назад ее родителями.
Матвеевы обратились ко мне лично, поймали буквально с трапа самолета. Только включил телефон, и сразу звонок. Через час уже был в клинике. Игорь Степанович с женой кратко и четко обрисовали ситуацию, передали Олесину медкарту. То, что я там увидел, повергло меня в шок. Не как хирурга-онколога, а как человека, который понятия не имел… Ни малейшего понятия, бл*ь, хотя прожил с Олесей в одной квартире почти год. Херовый из меня выходит врач, раз я не замечал настораживающих симптомов и не обращал внимания на тюбики с якобы витаминами, которые она постоянно принимала. Я просто поверил ей на слово, а странности поведения списывал на особенности ее нестандартной личности. Она все знала, черт подери. Знала и намеренно скрывала от меня правду. Зачем?
Выключив личные эмоции, я начал действовать по стандартной схеме. Собрал экстренный консилиум, и в течение суток Олесю транспортировали из Московского онкологического центра и госпитализировали в нашей клинике. Срочность вполне объяснима, учитывая обстоятельства. Необъяснимой оказалась моя реакция, но Матвеевы были слишком поглощены своим горем, чтобы заметить, насколько сильно потрясла меня вся эта ситуация.
— Олеся? — с замешательством переспрашивает Олег. — Случайно не та смешная блондиночка, которая жила с тобой? Сколько лет прошло?
— Три года, — хмуро отвечаю я.
— Черт, вот время летит! — восклицает Богданов. — Я хорошо ее помню. Прикольная, но нервов тебе помотала… Макс ещё к ней клеился. Да и Вадик неровно дышал. Они даже встречались какое-то время… — Олег сбивается, заметив, что я не расположен сейчас к ностальгии. — Ну, это после тебя уже было. Может, я, конечно, что-то путаю.
— Не путаешь, — согласно киваю, крепче сжимая пальцы.
— И что с ней? — стушевавшись под моим тяжёлым взглядом, осторожно уточняет Олег.
— Раз она в моем отделении, ответ очевиден. Или тебя точный диагноз интересует? — резко говорю я. Каждая мышца тела напряжена до онемения, несмотря на то что мне ещё утром казалось, что смогу взять личные эмоции под контроль. Видимо переоценил свой профессионализм.
— Саш, ты не бесись. Я же без злого умысла. О тебе волнуюсь.
— Обо мне не надо, — грубо отрезаю я. Перегибаю, знаю, но… бл*ь. — Я в порядке.
— Вижу, — хмыкает Богданов. — Какой прогноз?
— Шансы есть, но анамнез неутешительный, — через силу признаюсь я. — Острый лимфобластный лейкоз в возрасте семи лет, регресс в двенадцать, после операции по трансплантации костного мозга удалось достичь длительной ремиссии.
