Не всё, в этой исповеди, понравилось Нюре. Она была комсомолкой, и свято верила всему, что говорили ей в школе. И про кулаков она знала, что они враги трудового народа. Но, и Акимовне она поверила сразу, та была из семьи середняков, которых товарищ Сталин запретил трогать. Нюра от души пожалела её, решив, что это был единичный случай вопиющей несправедливости. Этот Силантий, думала она, с самого начала был предателем Родины, потому и вредил всем. Наивные люди тогда были.
В то время не принято и опасно было ставить под сомнение политику партии и товарища Сталина. Но Акимовна уже столько пережила, что уже ничего не боялась, а шило в мешке всё равно не утаишь. Больше, правда, они к этому разговору никогда не возвращались, и Нюра помалкивала, ну, и ладно – придёт время, когда об этом будут говорить открыто, но не сейчас, в 1946 году. Тем более что из-за летней засухи этого года, в хлебородных областях СССР, погиб почти весь урожай зерновых, стране грозил голод. По карточкам урезали норму продуктов до минимума, но всё равно пришлось закупать зерно за границей.
Вечером этого дня, переполненная впечатлениями, Нюра, никак не могла уснуть. Она встала с кровати, и на цыпочках вышла на крыльцо. Ночь была темна и безмолвна, настолько темна и настолько безмолвна, какими ночи бывают только здесь, вдали от города. Кругом царили тишина и покой. Посидев на крыльце, послушав эту тишину, Нюра вернулась в свою комнату, легла, и сразу уснула. Не спалось в эту ночь и Акимовне. Тяжёлые воспоминания вызвали у неё защитную реакцию, и она начала вспоминать о своём коротком женском счастье, которое свалилось на неё нежданно-негаданно. Об этом она никому не рассказывала и не расскажет.
Случилось это в 1944 году. Всю войну у них в деревне было расположено интендантское подразделение, поэтому деревня Верховка уцелела. Когда немцев из Новгородской земли выбили, надо было поднимать сельское хозяйство. Выбрали нового председателя – молодого парня из местных, Никиту Торокина, вернувшегося с войны инвалидом – без руки и хромого. Он решил привлечь к полевым работам сезонных рабочих, не вдаваясь в их биографию. Такого рабочего и поселили к Акимовне.
Он пришёл утром. Здоровущий мужик с мощными руками, широкими покатыми плечами и бычьей шеей. Его коротко остриженные волосы торчали ёжиком. Из-под густых бровей мрачновато и недоверчиво поблёскивали медвежьи глазки. Голос его был низок и глуховат. Осмотрев её огород, двор, и дом, он начал работать. Поставил на место болтавшуюся калитку, починил крыльцо, подправил покосившийся забор. Потом одним махом, не разгибая спины, вскопал огород. Акимовна смотрела на это чудо, разинув рот. Она никогда не видела, чтобы мужик так работал, и, при этом, был неутомим.
Когда он закончил работу, достал ведро воды из колодца, и, буркнув: «Полей!», склонился под струёй, фыркая и отплёвываясь. Взяв у Акимовны полотенце, он вытерся, и, войдя в дом, по-хозяйски, сел за стол на кухне. Акимовна поинтересовалась: – Как зовут-то тебя, работник? – Он ответил, нехотя: «Ну, Захар». Потом спросил:
– Чем кормить будешь, хозяйка?
– Картошка у меня, да и той мало. Всю скотину немцы перевели.
– Ну, давай, что есть. – Он съел всё, что она приготовила себе на обед и ужин, и не заметно было, чтобы он наелся. Захар даже не заметил, что хозяйка осталась без обеда и ужина. Покончив с едой, он сидел и думал:
