– Танюша, погоди, погоди! – шепчет Михаил, пытаясь силой удержать ее тело, которое, как веревка, связывает его, которое, как электрический ток, колет его своими силовыми волнами и начинает управлять телом, отключая сознание, отключая сопротивляемость…
Да, да, да, именно так. Эта женщина его не слышит, она уже неподвластна ему, а только себе, все ниже и ниже опуская рычаг выключателя. Слышно по ее сильному непрерывистому дыханию, что она уже решилась на свой прыжок через огромные всполохи бушующего огня к нему. Ее руки все сильнее и сильнее разминают его мышцы на шее, на предплечье, на грудях, вводя Михаила в какой-то необычный транс, разбивая его силы сопротивления на тысячи осколков и все глубже и глубже вводя его в пьяный экстаз возбуждения.
– Танечка, нет, не надо, оставь меня…
Но женщина уже находилась в прыжке, а огонь, охвативший ее тело, превратил ее в молнию. А сопротивляющийся под ней Михаил, все больше и больше возбуждая в ней желание, интуитивно давал ей возможность буйствовать, побеждать, добиваться. Как паучиха, закутывая жертву в свою смертельную паутину, она добиралась своими зубами к его шее, к груди…
…На столе курилась новая чашка с кофе, побуждая своим ароматом подняться с дивана и присесть поближе к хозяйке, не спускающей своих глаз с Михаила. Обернувшись простыней, он встал и пошел в прихожую, но Татьяна вскочила и тут же закрыла дорогу ему своим тонким станом:
– Не пущу! – прошептала она, выглядывая из-под своих курчавых, прыгающих черных пружинок-волос, мазнула своими кошачьими зелеными глазками Михаила и, обняв его руками за шею, повисла на нем.
– Танечка, отпусти, а то я прямо здесь…
– Ну и пусть, ну и пусть, все до капельки уберу…
Михаил, с силой придавив к себе женщину, поднял ее на руках, пронес в прихожую и поставил у двери в туалетную комнату:
– Пять секунд. Замри!
Ни о чем не хотелось думать, потому что уже все, от чего он постоянно удерживал себя, совершилось. Все! Хочется рвать и метать! А что рвать? Что метать? Свою совесть. А что такое совесть? Это всего лишь чувство, какой-то единичный поступок, который можно уже завтра и не вспоминать. Да-да, не вспоминать, а Танюша, она никогда и никому об этом не расскажет. Она его совесть! Вот сравнение.
Михаил вышел из туалетной комнаты и чуть не споткнулся о Татьяну, сидящую сбоку двери. Но она, как пружина, вскочила и повисла на его плечах:
– Милый. Ты меня извини! – Горячий воздух из ее уст щекочет ухо.
– Да, да, сам не лучше, – шепчут его губы в завитушки волос, свисающих у лба.
«О-у-у!» – И как начинает в тебе сейчас заново что-то буйствовать, внутреннее, сильное.
– Все, хватит, – почувствовав ее прикосновение к спине, как к оголенному нерву, аж мурашки, побежавшие в сторону широчайших мышц, поясницы, ягодиц. – Я уже не могу, Таня. – И обеими руками с силой мягко отодвинул ее от себя. – Хватит, у нас было все двадцать лет назад, но ты отказала.
Татьяна не хотела говорить на эту тему, осознавая, что продолжение начатого «щипка» Михаила может только привести к буре, не страстей, не к скандалу, а к обиде. А зачем она нужна, ведь только из-за нее у них снова могут охладеть отношения друг к другу и опять на много лет. А ей так не хочется терять снова этого человека, друга, товарища. Ей так не хочется теперь в этом ее возрасте оставаться один на один с собой, пытаясь погружать себя в работу. В работу, которая со временем становится опостылевшей, погружающей ее в мир труб и печей, запорной арматуры и кнопок, емкостей и дизельных и электродвигателей котельной.
