А вот Зинка так и осталась красавицей. Видно, на роду у нее написано – быть величавой и в то же время легкой на подъем, как вихрь, вытаскивающей из «скучной» работы Михаила в леса за грибами, на рыбалки в стужу. И глаз от нее отвести нельзя, такой тонкой красотой обладает его Зинаида. Глаза быстрые, каштановые и узкие, взгляд цепкий, лоб неширокий, а губы всегда красные, словно соком моркови выкрашены. Взглянешь на нее, и что-то у тебя внутри начинает подниматься, кружить голову, и ты, уже ничего не понимая, бежишь к ней, спотыкаясь о невидимые препятствия, торопясь овладеть ею.
Да, Танюшка по сравнению с ней, как и Инга, – это всего лишь давняя память, которая легко забывается, и, когда нужно, возвращаешься к ней, только с трудом, вспоминая о совести. Эх…
– Мишенька, – прошептала Татьяна, – не оставляй меня.
Филиппов, упершись на локти, приподнялся и внимательно посмотрел на Татьяну.
– Да вроде если у Родьки с Кристинкой все получится, то породнимся…
– Да, да, – согласилась Татьяна и выпила из рюмки остававшееся бренди. – Фу-у-у! – громко вздохнула она. – Мишенька, ой, какая я была дура. А тогда мы, наверное, все были воспитаны так, – приблизив к себе рюмку и смотря через нее, то ли с собой, то ли с гостем начала говорить Татьяна. – Наверное, в свих мать или в бабушку пошла. Но я старше тебя, понимаешь? Да, да. А сейчас так хочется сильного, доброго человека, который укрыл бы тебя от всех невзгод своим крылышком. Даже пил бы и бил бы, все равно бы его любила… – И посмотрела на Михаила. – И почему у нас не слушают Жириновского? Я бы стала твоей второй или третьей женой. Возьми, а?
– Я тоже воспитан, как и ты. А Зинка – это мое все. Ведь она тогда единственная наплевала на все сплетни обо мне и согласилась стать моей женой.
– А я боялась этих сплетен, вот и оставалась для тебя каменной, а домой приходила, все ночи плакала, но никак не могла заставить себя сказать тебе «да», словно кто-то изнутри язык мой замораживал. Думала, что это Сережа.
Михаил слез с дивана и хотел было взять рубашку, но рука Таня отбросила ее в угол:
– Дай я хоть насмотрюсь на тебя, – прильнула она к нему.
– Танюша. – Михаил попытался усадить женщину в кресло, но не получилось, она не поддалась, а все сильнее и сильнее, обнимая, сдавливала его шею руками. – Танечка…
– Я так не хочу с тобой родниться! Ведь тогда я тебя потеряю навсегда. – И стала целовать Михаила в щеки, в нос, в губы… – А Колька вообще меня бесит – влюбился в старуху.
– Дети, – нашелся что сказать Михаил.
– И ты знаешь, кто она? Мэра невестка.
– Воробьева? – спросил Михаил.
– Да, да. Еще три года назад, когда он со своими дружками праздновал в ее ресторане День студента. Не знаю, как это вышло у них, но она к нему ездит в Екатеринбург, снимает ему квартиру и живет с ним, представляешь?
– Это Инга Воробьева?
– Вот так. Бабе уже далеко за сорок, а в пацаненка влюбилась и мучает его. Замужняя!
– Да уж. – Михаил сразмаху сел в кресло. – Вот это дела.
– А вчера звонит и говорит мне, что она была в Екатеринбурге, и он, знаешь, где с ней встретился? В ломбарде. Кто-то из наших попросил его узнать, где в Екатеринбурге можно кольцо золотое сдать с цепочкой и там еще что-то. Колька пришел в соседний ломбард, а там Инга стоит, сдала что-то большое такое, и полицейский ее сопровождал из ломбарда до банка. Кольку не заметила, а когда продавец начал укладывать ее драгоценность, то он так и не успел рассмотреть, что это такое. Вроде что-то похожее на статую, похожую на старика, как памятник у Хатыни. Ну, старик стоит и на руках держит погибшего ребенка. Вот. И когда этот ломбардист, или как там его называют, начал говорить по телефону с кем-то, то он сказал, что эта фигура больше килограмма золота и она бесценна.
