– Мы почти вышли, – прошептал он, – Ещё чуть-чуть…
Перед ними – стена зеркал. Нет, не просто зеркал. Это было что-то живое, пульсирующее, как кожа. Поверхность, в которой отражения вспыхивали и исчезали: лица зрителей, сцена, Мэри, змеи, его собственное лицо, лицо Мии. И снова, и снова, и снова, как будто мир застрял между кадрами снов. И тут он понял, он не чувствует тепла от её ладони, он сжал её руку крепче, посмотрел на неё.
– Мия?
Она не ответила. Её глаза были открыты, но в них не было ничего. Они отражали свет, как два чистых стекла. Она стояла рядом, но не дышала. Не дрожала. Не двигалась. Только смотрела.
– Мия…? – голос сорвался.
Он отпустил её руку и она тут же растворилась, рассыпалась светом, как треснувшее стекло. Без звука. Без следа. Остался только её контур на зеркальной стене, будто она всегда была отражением. Ложью. Частью этого мира. Эд застыл, с широко распахнутыми глазами. Он стоял один. И шатёр больше не был шатром. Он оказался внутри огромной, бесконечной комнатой из стекла. Один посреди зеркальной пустоты, где всё отражало не его, а нечто похожее, искажённое, улыбчивое. С потолка свисали ленты из стеклянного дыма, по полу проплывали тени, которых не отбрасывал ни он, ни какой-либо предмет. Только эхо шагов, чужих, не его. И вдруг зеркало перед ним запульсировало. Свет дрогнул, как дыхание, и за гладью, за тончайшей гранью шевельнулось что-то живое. Из глубины медленно выступила фигура. Сначала силуэт, затем – лицо. Слишком знакомое, слишком неживое. Мэри, та же и не та. Её кожа теперь была гладкой, как фарфор. Волосы колыхались, будто под водой. Глаза светились тусклым золотом, как у змей. Она двигалась, не касаясь ногами земли, будто зеркала сами несли её.
– Наш мальчик всё понял, – сказала она, и голос её звучал сразу из всех направлений. – Браво, Эд. Ты даже сбежал. Почти.
Он не двинулся. Только сжал кулаки. Его сердце билось в горле.
– Где Мия? – выдохнул он.
Улыбка на её лице стала шире. Она прикасалась к невидимым граням зеркала, будто гладила его изнутри.
– О, она была такой прелестной частью спектакля. Такой послушной. Такая легкая на язык.
Мэри сделала шаг – и вышла из зеркала, будто перешла из одной комнаты в другую. Пространство не сопротивлялось. Оно словно ждало её.
– Тебе понравилось мое выступление? – Она прошлась по кругу, каблуки не касались пола, а всё равно раздавался звон.
Он попятился. Но сзади снова зеркало. Он видел своё лицо. Оно дрожало.
– Что Вам нужно? – спросил он хрипло.
Мэри наклонила голову. Грациозно. Почти по-матерински.
– Только одно, милый. Останься.
Её глаза вспыхнули. Она тянулась к нему, но не как человек, как нечто, забывшее, что значит быть телом. Пальцы её вытягивались, ломаясь в локтях, изгибаясь назад, будто шли не от костей, а от воли. Движения театральные, но в этом было что-то звериное. Красота, доведённая до уродства. Эд не шевелился. Его разум боролся с телом: одно кричало бежать, другое не верило, что это по-настоящему. А она говорила. Шепотом. Мягко. Словно утешая.
– Я чувствую, как ты дрожишь. Даже когда храбро так стоишь. Знаешь, что это значит?
Её тень уже касалась его ног. И от неё шёл холод: глубокий, мёртвый, как ото льда внутри пещеры, куда не проникает свет. Пол под ним начал медленно трескаться, покрываясь узорами, напоминающими сеть капилляров или корней и всё тянулось к его стопам, медленно, неотвратимо.
