– Товарищ Сун Пин, это она уговорила меня бросить все дела и ехать к вам, да ещё по такой жаре.
Слова Мао прозвучали и как объяснение, и как предупреждение о том, что никаких деловых разговоров не будет.
Владимиров пригласил Мао и Цзян Цин пройти в дом.
Маузеристы тут же разошлись по двору и стали у двери и под окнами.
– Могу угостить вас чаем, – предложил Владимиров.
– Мне, если есть, холодный и без сахара, – попросила Цзян Цин.
– Мне тоже холодный, но с сахаром, – ответила Мао.
Осмотрел комнату, задержал взгляд на книжной полке, одобрительно хмыкнул и произнёс:
– Блаженство тела состоит в здоровье, а блаженство ума в знаниях.
Кивнул на чашку с чаем, поданную Цзян Цин, Мао чуть насмешливо добавил:
– Я и без сахара сладкий, а вот тебе не мешало бы немного сахара добавить… – И вдруг поинтересовался: – А где ваш радист Риммар?
– Дежурит у радиоприёмника, – ответил Владимиров. – Позвать?
– Нет, нет!.. Не надо, – ответил Мао. – Я знаю всех ваших товарищей… Смотрю, его нет… – И сменил тему разговора: – Я как-то раз был в этих, в горах. Есть красивые места. Особенно на южных склонах, где много акации. Когда она цветёт, голова идет кругом… Да! Товарищ Сун Пин, вот что у меня всё время не выходит из головы… Вы как-то назвали мне имя европейского философа Гегеля и сказали, что он критически относился к учению Конфуция. Я читал Гегеля. По его умозаключению, в учении Конфуция нет ничего, чтобы заслуживало внимание и способствовало очищению морали. Но это в корне неверно! – Мао сделал несколько глотков чая, тыльной стороной ладони вытер губы и продолжил: – Учение Конфуция – это образец мудрости, свободного от европейской метафизической мишуры. Я полагаю, вы со мной не можете не согласиться?
Вопрос был явно провокационный. Владимиров это понял сразу и потому с предельной осторожностью ответил:
– Мои познания в области учения Конфуция ограничены институтской программой, и потому я не могу, как вы, судить о его философии. Что касается Гегеля, я с вами согласен. Как философ он поступил опрометчиво, заявив, что было бы лучше, если бы Конфуция вовсе не знали в Европе.
Мао Цзэдун, не скрывая своего удивления, пристально посмотрел на Владимирова, снова хмыкнул, затем произнёс:
– Вы, товарищ Сун Пин, с первого дня пребывания в Яньани вызвали у меня и у некоторых моих товарищей уважение. – Он посмотрел на Цзян Цин, затем на Южина, Алеева и Долматова, потом снова перевел взгляд на Владимирова и продолжил: – Однако мы с вами по-разному смотрим на некоторые вещи. К примеру, на Гоминьдан в его нынешнем виде, который раздирается изнутри между либералами и крайними националистами. Возьмите, к примеру, обращение Чан Кайши. Надеюсь, вы уже прочитали. Это что, позиция руководителя страны, раздираемой на куски местными милитаристами и японской военщиной?? И всё же мы готовы сотрудничать даже с таким Гоминьданом, но без Чан Кайши! Вы мне можете не верить, но он выстилает прямую дорогу в Китай американцам! Но не Советскому Союзу! И если в Коминтерне этого не понимают, нам придётся самим, насколько хватит сил, доводить дело китайской революции до конца. Ну что ж… Спасибо вам за чай. Моя жена тоже готовит хороший чай, но у вас он не хуже.
Мао встал из-за стола. За ним поднялась и Цзян Цин. Она поблагодарила Долматова за чай и, уже прощаясь, сказала:
– Я приглашаю вас всех в гости. Приезжайте, когда у вас будет время…
