– Голодный, но гордый. Жрать то хошь?
– Сам же сказал, – нет карты отойди от парты.
Повар сделал вид, что не заметил иронии и спросил.
– А что карту то не дали? Забыли, что ли?
– Угу, – пробурчал мальчик.
– А родители твои где, чего они не подсуетятся?
– Нету.
– Нету говоришь, – повар почесал через прореху халата выглядывающее пузо, – а из какого Блока ты, из Б или В?
– Из В, – наугад соврал Сергей.
– Из В говоришь, – задумчиво протянул повар, – ну да, слышал я, что там бардак похлеще нашего, а чё к нам прибился?
– Тут вкуснее кормят, – соврал Сергей. Он понятия не имел, где Блок В и как там кормят.
Но повару это понравилось, его губы на секунду дёрнулись в едва заметной улыбке, затем он снова посуровел:
– Посуду мыть будешь? Работа не лёгкая, но сыт будешь.
– Буду, когда приступать? – он схватил со стола ворох посуды.
– Это не надо, на это уборщики есть, не надо у них их пайку отнимать. Вон там, – он махнул головой в сторону двери, куда несли всю посуду, – твоё рабочее место теперь, а пока на.
Он взял чистую тарелку, плеснул в неё каши и протянул Сергею. Мальчик осторожно взял её, всё ещё ожидая подвоха, и, отойдя в сторону, принялся жадно есть. Подвоха пока не было.
– Меня Михалычем кличут если что.
– Сер…, – мальчик на секунду задумался, сделав вид, что пережёвывает пищу, и добавил, – Серый.
– Ну, Серый, так Серый.
Вот так и родилось его прозвище. А имя он старался больше не упоминать, пытаясь оттянуть момент новой встречи с полковником и Кромсало.
Время, что он работал на кухне, было золотым и беспечным. Он был всегда сытым, немного уставшим, но сытым, а это в условиях подземного бункера много значило. Понемногу он начал привязываться к Михалычу. Тот был человеком суровым, при чужих людях, но при своих добрым. Бывало присядет рядом с Серым, положит свою тяжеленную ручищу ему на плечо и давай про свою жизнь рассказывать, да рассказывал это с таким азартом, как будто проживал её снова и снова. Сергей согнётся в три погибели, но виду, что ему трудно не подаёт. А Михалыч так разойдётся, вспоминая, то как он в техникуме, с корешами в кабаке перетанцевал профессионального танцора, то как устроившись на камбуз рыболовного тральщика икру вёдрами домой таскал и на рынке за пол цены в пять минут продавал, а на вырученные деньги, Верку, любовь его студенческую, по ресторанам, да клубам разным выгуливал, а она зараза такая, его на Турка, то есть Вадика из соседнего подъезда променяла. А Турком его прозвали из-за курчавых чёрных волос. Серый как-то спросил, а почему турок, ну волосы чёрные, ну курчавые, а турок то причём. Михалыч тогда почесал пузо и с важным видом произнёс, что это он придумал Вадику такое прозвище, ещё в школе. В учебнике по истории, когда проходили османскую империю, на картинке янычар, то есть воин их, был. Так Вадик ему усы пририсовал и причёску кудрявую, чёрной пастой. Ну вот с тех пор за Вадиком и закрепилось прозвище Турок. А в последний раз Михалыч травил байку про то как он с Валериком, корефаном своим закадычным к девчонкам в общагу, по водосточной трубе, на пятый этаж залазил. Серый выслушал его до конца и, оглядев Михалыча с ног до головы, с серьёзным лицом, спросил:
– А труба то небось дорогая была?
– Почему дорогая? – не понял Михалыч.
– Ну чтобы тебя выдержать, она из титана должна была быть сделана.
– Да пошёл ты. Я ему про серьёзные вещи, жизни можно сказать учу, а он хи-хи разводит.
