А дальше вспыхнул свет, и он не видел уже ничего.
Когда глаза немного привыкли к яркости, диспозиция, увы, яснее не стала.
Кажется, стол… Да, его трудно не узнать – и стулья. Но свет-то откуда идет? И что это за большая серая штука со стеклянным прямоугольником посередине? И вот эти крохотные огоньки?
Кругом ничего не двигалось – только пыль заканчивала оседать, снова устраиваясь на покой.
– Привет? – зачем-то прошептал он.
– Ага, привет-привет! – ответил громкий голос. – Гм, привет?
– Ты где? – Марк медленно повернулся вокруг своей оси, но так никого и не нашел.
– Здесь, с тобой, – ответили ему.
Изъяснялись вроде как по-старинному, на манер северян.
– Я тебя не вижу. Ты кто?
– Ну и странно же ты говоришь! Иностранец, что ли? Я – обучающая машина. Библиотечный компьютер.
– Возможно, у меня речь необычно звучит и строится, потому что времени много прошло, – ответил Марк во внезапной вспышке озарения насчет возраста и… назначения своего необычного собеседника. – Ты можешь внести поправки и приспособиться к этому? Я даже простейшие твои слова с трудом понимаю.
– Да. Говори еще. Мне нужен образец побольше. Расскажи мне пока о себе и о том, что хочешь узнать.
Марк расплылся в улыбке и опустил меч. Дохромав до ближайшего стула, он рухнул на него и попытался растереть плечо.
– Расскажу, – пообещал он, переведя дух. – Но сначала объясни мне, откуда здесь свет идет.
Прямо перед ним загорелся экран: под толстым слоем пыли виднелась схема проводки.
– Ты вот про это спрашивал? – осведомился голос.
– Возможно. Я не уверен.
– Ты знаешь, что это такое?
– Пока нет, – ответил Марк. – Но узнаю. Если ты меня научишь.
– У меня есть ресурсы обеспечить твое благополучие и жизнеспособность на все время пребывания здесь. Я буду тебя учить.
– Кажется, я провалился ровно туда, куда так хотел попасть, – пробормотал Марк себе под нос и добавил уже громко: – Давай так: я расскажу тебе о себе, а ты начнешь прямо с источников питания.
Дэниэл Чейн – студент университета, готовящийся к диплому по медиевистике; тонкий, но крепкий после двух лет бокса и фехтования и не слишком счастливый по жизни, потому что отец на него постоянно давит (чтобы он бросил уже наконец свою глупейшую специализацию по лингвистике и истории и пошел, как нормальный человек, в бизнес), сидел на высоком табурете и думал обо всем вышеперечисленном и о многих других вещах сразу, так как находился в состоянии полууправляемой грезы, охватывавшем его всякий раз, как он начинал играть.
В клубе было почти темно и накурено. Перед Дэном выступала Бетти Льюис: она исполняла слезоточивые баллады и блюзы под аккомпанемент механического фортепьяно на перфолентах и экстремально глубокого декольте и на поклоне всегда срывала овации.
Сейчас была его очередь заполнять салон звуками. Дэн приходил в субботние вечера и вдобавок через пятницу, играл инструменталы и пел вокальные номера. Публике, судя по всему, нравилось и то и другое.
Но сейчас у него было определенно невокальное настроение.
Стояла как раз «попеременная пятница», и народу в баре было исчезающе мало. Все же он распознал в полумраке за столиками несколько знакомых лиц – и некоторые даже кивали в ритм.
Клубы дыма поднимались к потолочным лампам, и Дэн ваял из них замки, горные хребты, лесные чащи и разных экзотических тварей. Отметина на запястье слегка пульсировала. Просто поразительно, как мало народу в таких местах вообще смотрит вверх, – чтобы хоть случайно заметить порхающие у них над головами рожденные музыкой фантазмы. А те, кто и правда смотрит, наверняка уже обдолбались и воспринимают их как нормальную часть вечерней программы.
