Свет разгорелся вновь.
Все так же, не двигаясь, порождения нифели стояли на границе круга.
– Вот не хотел бы я здесь остаться, – прогудел Большой Быр.
– Спинами друг к другу! В кольцо! – скомандовал Клембог.
Свет погас, оставляя людям лишь сияние клинков.
Шорох разлетелся в темноте, будто множество лап и ног пришли в движение. Клембог почувствовал, как сжимается, тает защитный круг. То же самое, наверное, ощутил каждый из его маленького отряда.
Пуф-ф-ф!
Капля пыхнула светом ярче обычного. Покачиваясь, она приподнялась вровень со вторым этажом дома наместника и раскинула руки, будто принимая на себя всю тяжесть неба и мира под ним. Клембог содрогнулся, представив, каково сейчас девчонке.
Что ж вы, боги, делаете?
Из-под земли ответом пришел толчок, и гауф едва устоял на ногах. Каменные плиты площади полопались в нескольких местах. Вверх потянулись серые дымки. Стена тварей качнулась, свет обмазал клыки и кости.
Капля задрожала. Клембог расслышал стон.
Дымки не растворились в небе, а странно сплелись и косицами провисли к отряду.
Теплый ветер дохнул гауфу в лицо. Клембог сморщился от тошнотворного запаха.
– Мир гниет под нифелью, – прикрыв нос и рот рукавом, глухо произнес Ольбрум. – Без аззата нет в нем жизни.
– Если девчонка не выдержит, боюсь, жизни не будет и в нас, – сказал гауф.
Старый цольмер поднял глаза.
– Она сильная.
– А нифель?
– Ш-ш-ш, – прошипел Ольбрум.
Откуда-то с края площади донесся звонкий цокот. Твари за световым кругом зашевелились. Казалось, там, в чуть фиолетовой темноте, зажатые домами массы нечисти вспучиваются, раздаются, уплотняются, в беззвучной давке освобождая место…
– Предком буду, если это не та поганая лошадь с Баннесварди, – сказал Худой Скаун.
– Она самая, – вздохнул Ольбрум, по-особому складывая пальцы.
– Так что, стоим? – спросил Большой Быр.
– А куда ты из-под света?
Цок-цок-цок.
Звук приближался. Клембог почувствовал, что меч скользит из потной ладони, и перехватил рукоять. Слева бугрилось плечо Туольма. Справа из-под капюшона выглядывал крючковатый нос старого цольмера. Стоим!
Свет, идущий от Капли, вдруг загустел, сделался неярким, темно-желтым. Морды нифельных тварей облило будто медом.
– Почему Капля не двигается? – из-за спины дрожащим голосом спросил Кредлик.
– Наверное, потому что не может, малец, – ответил Хефнунг.
– Ш-ш-ш.
Лошадиный череп внезапно всплыл из темной массы нифельных тварей и закачался, ловя свет. Все те же ошметки мышц и кожи справа, все та же белая, выскобленная кость слева. Те же злые, пытливые огоньки в глазницах.
Челюсть щелкнула, и простая железка удил звонко отозвалась.
Выползни, мертвецы и прочая нечисть в шорохах, царапая по камню когтями – все подались в стороны, открывая для лошади проход к Капле и съежившемуся под ней, ощетинившемуся мягко сияющим оружием отряду.
Цок-цок-цок.
Клембогу послышалось в размеренном, осторожном перестуке копыт некое удивленное любопытство. Кто это тут у нас? Что за гости? Еще живы? Что-то глубоко забрались.
Лошадь приблизилась, но остановилась в двух шагах от световой границы. В гнилом животе хлюпнуло.
Косицы дыма над ней колыхнулись и загнулись, будто крючья.
От напряжения у Клембога задергало ногу. Глухо стукнули кяфизы. Во рту стало сухо. Страшно. Страшно!
Он неожиданно разозлился.
– Хей-хей, ой-хей, – сквозь зубы проговорил он. – Тверже стой, Дилхейм. Крепче сожми копье…
– Звенит кяфиз, – послышался из-за спины голос Худого Скауна, – щит тянет вниз, каждый возьмет свое…
