Погоня за величием. Тысячелетний диалог России с Западом - страница 13

Почему эти два понятия, которые в английском и русском языках должны быть прямыми эквивалентами и обозначать крупного участника международных отношений, формирующего один из основных институтов – великодержавное управление, – имеют такие разные семантические поля (см. схему 1)91? Мой ответ на этот вопрос относительно прост: великая держава не совсем эквивалентна great power или, точнее, эти два понятия смешались в результате (1) перевода и (2) их дальнейшего дискурсивного взаимодействия в политическом поле92. Эйнар Виген определяет смешение понятий как «процесс, который устанавливает конвенциональные переводческие эквиваленты между языками»93. Важно отметить, что этот процесс обычно не подразумевает изобретения нового слова или прямого заимствования и локализации иностранного слова. Речь идет о поиске эквивалентов, которые, естественно, имеют свою лингвистическую историю и никогда не бывают полностью тождественны в силу различий в семантических структурах культур и языков94. Таким образом, смешение понятий дает возможность отдельным переводчикам, государственным деятелям и интеллектуалам интерпретировать определенный понятийный словарь и переформулировать его в локальных, культурно обусловленных терминах. Оно также предоставляет дипломатам и политикам, вступающим в межгосударственные контакты и общающимся со своей внутренней аудиторией, свободу в выборе и использовании соответствующих значений понятий95.

Схема 1. Great power и великая держава. Сравнение семантических полей

Таким образом, великая держава – это и то же самое, что great power, и нечто отличное от нее. Это то же самое, потому что данное понятие не является изолированным или идиосинкразическим. Это прямой перевод выражения great power (или, точнее, изначально французского понятия une grande puissance), и оно приобретает подобное значение только в международном контексте, даже когда используется для внутреннего потребления. Но великая держава и не тождественна great power, поскольку имеет свою историю и практику употребления – у нее нет всех ключевых семантических характеристик, присущих great power в ее западном значении. В то же время, поскольку Россия стремится к включенности и пониманию, отечественная трактовка понятия великой державы остается тесно связана с западным эквивалентом и зависит от него. В итоге данная трактовка балансирует в относительно свободных рамках, возникающих в результате смешения понятий, – как используя некоторые особенности ее семантики (например, безотносительную оценку внутренних политических качеств, ситуативную креативность в решении мировых проблем и его мобилизационную мощь), так и демонстрируя адекватное понимание того, что значит быть западной великой державой. Например, российские политики и дипломаты всегда с осторожностью говорят об аспекте признания, если речь идет о великих державах. Они редко открыто приписывают себе этот статус в международном и институциональном контекстах, но часто используют это понятие по отношению к другим великим и восходящим державам. Они не провоцируют подобные сравнения и часто отказываются от них, так как понимают, что они могут закончиться не в пользу России. Они ратуют за верность существующим международным институтам (особенно ООН), которые глобально подтверждают статус России как великой державы. В то же время Россия может свободно говорить на свою внутреннюю аудиторию о том, что она – великая держава, и опираться на мобилизационную силу и историческую укорененность этого понятия, даже когда (или особенно когда!) наступают тяжелые времена. А когда бо́льшая часть мира выступает против ее международных действий (как это случилось в 2022 году), великодержавная идеология может становиться для россиян еще более привлекательной.