– Что за шум, а драки нету? – спрашиваю.
– Обокрали меня, – Вера голосит, – весь дом вынесли. Я Пашку Сазонова просила капкан смастерить, он отказался. Я думаю, Пашка меня обворовал. Специально капкан не стал делать.
– Ты факты давай, – я брови нахмурила.
– Утром за хлебом пошла: возвращаюсь – окошко разбито: в доме все вверх дном. Кинулась к шкафу – денег нет, и украшений нет, двенадцати серебряных ложек тоже нет – ничего нет.
– Во сколько ты за хлебом ходила?
– Часов в девять.
– А Жорик где был?
– На работе.
– Понятно.
– Что тебе понятно!? – Вера рыдает.
– Надо Пашку допросить.
– Я уверена, что он.
Пошла я к Пашке. Воровства-то у нас на посёлке нет. Даже дверей никто кроме Веры не запирает. Очень, конечно, всё странно. Вдруг на ловца и зверь бежит: Пашка Сазонов навстречу идёт. Одну руку в кармане держит, другой размахивает.
– Что, попался преступник? – я говорю.
– Почему преступник?
– Веру Ивановну обокрал.
– Ничего я не крал.
– Она на тебя грешит. Ты ей капкан специально не сделал, чтобы самому залезть.
– Во сколько же её обокрали?
– Часов в девять.
– Я в мехмастерской в это время был.
И достал из кармана белую мышь, показывает.
– Мышь с собой за компанию взял, а она сбежала. Все механики её ловили. Хочешь, спроси.
– Понятно, – я говорю, – значит, у тебя алиби.
Иду я по поселку дальше, думаю: надо рассуждать логически: Пашка Сазонов отпадает, тогда кто? Может быть, случайное совпадение: настоящий вор действовал – тогда дело сложнее. Надо место преступления внимательней осмотреть. Помчалась я к дому Веры коротким путем, в пять минут уложилась. Осторожно в калитку вхожу и под окошко: а следов там полным-полно, словно специально топтались – хожу: изучаю. Долго хожу. Результата нет. Собралась было уже уходить, и вдруг у самого сарая увидела его. Что? Колечко. Серебряное с синим камушком. Кто-то у входа обронил.
– Ну, – думаю, – нашла след. В сарае сокровище спрятано. Видно, преступник побоялся днём ворованное нести, ночью за ним придёт. Надо за сараем следить.
Пришла я к себе домой, чай заварила, села пить с баранками, ночи жду. Выпила чаю, потом в доме прибралась: туда-сюда, гляжу: за окном темно, что ж, пора за настоящее дело приниматься: свою службу нести, потому что кто же если не мы?
Вышла я на улицу: мать честная, деревья небесные звездами-то как усыпаны: ветви их до самой земли склоняются. Протянешь руку – сорвешь звезду.
Хочешь, звезду ― антоновку, хочешь, коричневку, или красную звездочку – пепин. Съешь: в животе сразу покой, чудным голосом воспоешь, хоть и слуха нет. У нас-то в этом году яблок не было. Как всегда в мае яблони распустились, а тут заморозок – помёрзли. У одной бабы Веры сохранились, потому что она всю ночь в саду костры жгла: дымом яблони спасала. Я у себя тоже хотела, потом плюнула, бабе Вере стала помогать – сучья для костра таскать. Вместе веселей, да и у Веры такой вид был, будто дети её погибают ― спасать надо. Носилась она как угорелая:
– Больше, больше костров, – кричала.
Так всех завела, что люди потом ей большое спасибо сказали. Давно такого подъема душевного не испытывали.
Яблони не только у меня, но и на всем поселке помёрзли, зато у Верки невиданный урожай! Всем поселком ходили смотреть – гордились. Вера яблоки-то с яблонь никому не давала, но которые падали, позволяла брать. И скажу я вам, бабки, никогда таких яблок вкусных не ела.
Так вот, подошла я к Веркиному дому. В сарай через щель заглядываю: так и есть: царь Кощей над златом чахнет. Вера в дальнем углу копается: что-то бормочет: со своими сокровищами, наверно, разговаривает. Смехота, да и только! Деньги же – это просто бумага или металл, до чего надо дойти, чтобы их так любить!
