– Буэнос ночес, Танечка! Вы уверены, что в вашем подъезде безопасно?
– Абсолютно, во всяком случае – для меня. Спокойной ночи… Михаил.
– Ну, наконец-то! А то все – Мигель, Мигель…
«Русский испанец» быстро наклонился ко мне и… впервые за весь вечер разочаровал свою новую родственницу. Он опять прижался губами всего-навсего к моим рукам. Я даже не успела снять перчатки. Но и через тонкую телячью кожу меня обожгло его горячее дыхание…
Нет, кабальеро, мы с вами и правда принадлежим к разным поколениям!
…Мы с доном Мигелем Мартинесом пробирались по театральному закулисью, крепко вцепившись друг в друга. Из всех щелей нам навстречу выползали мужчины и женщины в пышных платьях, камзолах и плащах, в причудливых париках и с неживыми лицами в толстом слое грима. Все они показывали на нас пальцами, укоризненно качали головами, делали страшные глаза и на разные голоса декламировали: «А почему ты не был на банкете?! Позор! Тоска! О, жалкий жребий твой!..» Дон Мигель испуганно загораживался мной и отвечал жалкой прозой: «Простите, извините! Вот, племянницу встретил. Мы с ней в разведку ходили…» При этом фамозо кантанте с интересом рассматривал и даже щупал все встречные плащи оперных героев, как будто что-то искал.
Неожиданно у нас на пути возник мрачный Онегин в цилиндре, завернутый в черный плащ. Он бесцеремонно оторвал меня от моего спутника, развернул к свету: «Ужель та самая Татьяна?..» Но тут же бросил – наверное, понял, что не та, – и пристал к «дядюшке»: «Стреляться, Ленский! Ты удрал с банкета!»
– Я не Ленский, я Радамес! – плаксиво ответил «дорогой гость Тарасова». – Отцепись от меня, я свой плащ потерял! Это не он случайно на тебе? Нет, не он… Мой потяжелее будет!
Возмущенный Онегин провалился куда-то в темноту, а мы все почему-то оказались в ярко освещенном директорском кабинете. Прямо посередке на ковре стояла плаха, и палач в красном балахоне уже занес топор, готовясь отсечь руку Федора Ильича…
Меня сковал ледяной ужас. А самым ужасным было то, что сам Федор Ильич не только не выказывал никакого протеста, но, напротив, относился к идее усекновения конечности с явным одобрением!
Но тут палача схватил за руку Хосе в шляпе с вуалью, вопя на чистейшем русском языке:
– Не надо, не надо! Мы пойдем другим путем! Я сам найду плащ!
Он вырвал топор, зашвырнул далеко в угол и, подбежав к окну, распахнул его…
– Куда вы, Хосе? – закричал Мигель ему вслед.
– В милицию, сдаваться! – И костюмер проворно выскочил в окно.
Тут послышался театральный звонок, призывающий всех на спектакль. Он звучал все громче и громче, и маски, наполнявшие комнату, быстро растворялись в этом назойливом звуке. Последнее, что я помню, – это деловитый голос директора:
– Друзья мои, нам пора! Осталось три дня и две ночи…
А звонок все звонил, звонил… Телефон!!!
Еще не стряхнув с себя этот ночной кошмар, с закрытыми глазами я схватила трубку:
– Алло!
– Танечка, доброе утро, это Мартинес. Простите, ради Бога, что разбудил вас так рано…
– Да, вы не были на банкете, это ужасно…
– Какой банкет! А, вы еще не проснулись… Хосе пропал, Таня!
– Что?! – вот теперь я уж точно проснулась.
– Да, да, я не шучу! – голос дона Марти ясно говорил о том, что ему не до шуток. – Боюсь, с ним случилась беда. Когда я вернулся ночью, то обнаружил, что его нет в номере. Я справился у персонала, когда он ушел. Мне сказали, что господин Эстебан действительно выходил из номера, но очень ненадолго и вскоре вернулся. А портье случайно заметил через стеклянную дверь, как он подошел к телефону-автомату на улице. Он кому-то звонил, Таня!
