Читать онлайн Валерий Введенский - Похитители рождества

© Валерий Введенский, 2024

В сочельник сыскное опустело раньше обычного: доложив скороговоркой Крутилину о ходе порученных дел, классные чины, надзиратели и агенты поспешили домой, чтобы успеть вздремнуть перед Всенощной. В отделении оставался лишь Иван Дмитриевич, хотя и ему следовало бы поспешить. Ведь сегодняшний день был для них с Ангелиной особенным – ровно год назад он решил разойтись с Прасковьей Матвеевной.

– Слава Богу, – пробурчала опостылевшая супруга, когда сообщил ей об этом, – наконец-то. А то я чуть грех на душу не взяла. Уже и кислоту купила.

– Кислоту? – опешил Крутилин. – Какую кислоту?

– Серную. Чтобы Геле твоей в морду плеснуть. Всю жизнь она мне испортила.

– То не она. Я во всём виноват.

– Тебе тоже бы плеснула, да только Никитушка не простит. Любит он тебя, окаянного.

– Откуда ты вообще про Гелю знаешь? – спросил Иван Дмитриевич, искренне считавший, что очень ловко скрывает свою связь на стороне.

– Думаешь, один ты на свете сыщик? То духами от тебя разит, то пудра на сюртуке… А проследить, куда со службы заместо дома заворачиваешь, считаешь, сложно? Ну, да ладно, дело прошлое. Раз бросить решил, слушай условия…

– Какие условия? Разъедемся и с концами. Естественно, буду помогать…

– Конечно, будешь! Зимой квартиру оплачивать, летом – дачу. И тысячу рубликов в год на одёжу и прожитьё…

– Прасковья, это слишком…

– Я тебя не прогоняю. Не нравятся условия – оставайся. Но запомни, ещё раз к Гельке сбегаешь – оболью её кислотой.

– Семьсот.

– Тыща, Иван, и ни копейкой меньше.

– Тогда с дачей и квартирой. Где я столько денег наберу? У меня вместе со столовыми всего две тысячи двести в год.

– Неправда. Тебе ещё шестьсот на разъезды положены.

– Так я на них и разъезжаю.

– А ты пешком ходи. Говорят, для здоровья полезно.

– Ладно! Согласен на тыщу.

– Погоди, не дослушал, я ещё не все условия огласила.

– Не все? Тебе тыщи мало?

– Приданое верни.

– Наволочки с перинами тут, в этой квартире. Неужели думаешь, к Геле их заберу?

– С тебя станется. Но я не про наволочки. Покойный батюшка десять тысяч за меня дал.

– Прасковья, послушай, ты же совершенно не умеешь обращаться с деньгами. Клянусь, всё до копейки отдам Никитушке, когда вырастет.

– Клялась ворона дерьма не клевать… Ты, кажется, обратил их в билеты государственного займа?

– Так и есть.

– Вот и отлично. Купоны стричь не хуже тебя умею.

– Тогда скости ежегодное содержание. Ну как я без купонов тысячу в год наскребу?

– Думаешь, про твои безгрешные доходы не знаю? Я и про грешные осведомлена…

– Хорошо, завтра привезу облигации.

– На развод сам подашь?

– На какой развод? Совсем с ума сошла? Мы просто разъедемся. Так все поступают. Выпишу тебе отдельный вид…

– Ну уж нет! Сам знаешь, о монашестве мечтаю. И как только Никитушку поставлю на ноги, приму постриг. Но ежели замужней останусь, в монастырь не возьмут. Так что, Иван, развод и никак иначе.

– Ты хоть понимаешь, чего требуешь?

– Отлично понимаю. Чтобы ты на духовном суде признался в прелюбодеянии. А Гелька твоя, чтоб подтвердила. А то, говорят, собственного признания недостаточно.

– Меня со службы попрут…

– Ты ведь хвастался, что незаменим…

Пришлось докладывать Треплову. Обер-полицмейстер слушал ласково, а потом встал, обнял и расплакался:

– Кто из нас не мечтает об избавлении от этих чертовых уз? Но решились пока лишь вы. Искренне завидую! Ей Богу, завидую.

– А Государь как отнесется?

Треплов перешел на шепот:

– Его Величество даже в худшей ситуации, чем мы с вами. При его положении ни развестись, ни разъехаться. А барышня-то его на сносях. Только тсс! Государственная тайна!

Про многолетний роман императора с юной княгиней Долгорукой судачили давно, но вот про её беременность Крутилин ещё не слыхал.

– Что вы говорите… – покачал он головой.

– Слава Богу, что не я министр двора, – порадовался за себя обер-полицмейстер. – Вот кому не позавидуешь. И с императрицей вынужден ладить, и Долгорукой угождать. Конечно, у наших монархов и раньше случались сердечные привязанности. И бастарды, бывало, рождались. Но чтоб вторая семья… Так что, Иван Дмитриевич, будьте уверены, император будет к вам милостив…

– Раз так, хотелось бы избежать последствий развода. Ангелина моя под венец хочет …

– Увы, dura lex sed lex[1]…

– Простите, ваше высокопревосходительство, греческий позабыл…

– То латынь: закон есть закон. Хоть и суров, ничего не попишешь[2]. Но вы не расстраивайтесь, Иван Дмитриевич. Если хорошенько вдуматься, в каждой неприятности прячется своя изюминка – когда вы и с Ангелиной захотите разойтись, достаточно будет выставить её за дверь.

Но покамест Крутилин с Гелей жили душа в душу. И лишь казенное жильё несколько омрачало счастье Ивана Дмитриевича. Поэтому и домой не спешил, хотел насладиться одиночеством.

Согласно штату, квартирные деньги начальнику сыскной полиции не полагались. Жильё ему предоставлялось натурой в том же здании Адмиралтейской части на Большой Морской, 24, где размещалось отделение. Однако здесь же содержались и преступники, которых ловил Иван Дмитриевич. Поэтому шесть лет назад, когда сыскная полиция только создавалась, Прасковья Матвеевна наотрез отказалась тут проживать. А вот Ангелина с радостью согласилась:

– Зато целый день будем вместе.

Вроде и удобно: позавтракал, поднялся по внутренней лесенке и уже в кабинете. А на разъездах какая экономия! Однако, если раньше семья и служба сосуществовали отдельно и дважды в день меж ними был перерыв на дорогу, то теперь у Ивана Дмитриевича они сплелись в единый клубок. Ангелина могла прийти в его кабинет в любое время – просто потому что соскучилась или «кухарка приготовила нечто сногсшибательное, тебе надо срочно попробовать, пока не остыло». Подчиненные также могли заявиться к Крутилину и днем, и ночью по любому пустяку. Да и в трактир по дороге домой теперь не заскочишь…

Из-за невозможности уединиться Иван Дмитриевич стал раздражителен и часто срывался то на сожительницу, то на подчиненных. Иногда даже коту попадало, хотя тот точно был невиновен – куда принесли, там и жил. Котолизатор считал сыскное продолжением квартиры и, научившись открывать двери, шастал целыми днями туда-сюда. И не только в кабинет к Крутилину. Мог и у Яблочкова на столе подремать, и к делопроизводителю «заглянуть». А уж когда заявлялся на допрос «кота»[3], веселье в сыскном было не унять.

Вот и сейчас Котолизатор (так его, конечно, никто не звал, именовали сокращенно Котом) пробрался в кабинет хозяина и запрыгнул на «Розыскную папку», которую Иван Дмитриевич, наслаждаясь редкими минутами одиночества, лениво разбирал.

– Не мешай, – попытался отодвинуть любимца Крутилин.

Кот недоуменно мяукнул: мол, раз я осчастливил тебя посещением, изволь погладить. Иван Дмитриевич со вздохом подчинился, а потом, бережно взяв Котолизатора под брюшко, переложил его на дальний край стола и снова принялся за папку.

Каждую неделю агенты должны были её просматривать и запоминать описания украденных вещей, чтобы при случае (в ломбарде, у тряпичников, на вещевых толкучках) суметь их опознать. Однако преступлений в городе случалось слишком много. По этой причине папка быстро распухала и агенты начинали роптать: мол, не то, что запомнить, пролистнуть не успевают. Поэтому Ивану Дмитриевичу приходилось периодически удалять из неё старые кражи. Так, так… Часы настольные красного дерева с бронзовой фигуркой обнаженной Нимфы, украдены перед Масленицей у помощника председателя этнографического отделения императорского географического общества господина Миллера. Сей ученый муж катался с семьей по Петровскому острову на оленях, а потом зазвал к себе домой их владельца – самоеда[4], чтобы зарисовать его одежду и внешность для статьи в иллюстрированном журнале. Но пока искал карандаши, дикарь схватил часы и был таков. По горячим следам агенты сыскной задержали с десяток самоедов, но опознать в них преступника ученый муж не смог. Видимо, потому что все они на одно лицо. За одиннадцать месяцев, прошедших с кражи, в ломбардах часы с Нимфой так и не появились. Наверно, тикают себе у самоеда в чуме. И их уже не вернешь. Потому их описание полетело в мусорное ведро.

Что у нас дальше? Пять икон в золотых окладах и большим количеством драгоценных привесов внутри каждой. Украдены полгода назад в церкви Рождества села Булатово Боровичского уезда Новгородской губернии. С какого, интересно, бодуна губернская полиция решила, что грабители прибыли к ним из столицы? И их иконы следует искать питерской сыскной?

«Ну почему? Почему все пытаются свалить с больной своей головы на мою здоровую?» – размышлял Крутилин. «Такое количество драгоценностей, попади оно в Петербург, непременно бы открылось – на привесы люди жертвуют самое дорогое, самое ценное, оттого сильно приметное. Часто ли встретишь нитку розового жемчуга? Или золотое кольцо с голубым бриллиантом в четыре карата, украшенное гравировкой «Любимой супруге на день ангела»? Нет, пусть губернские сыщики дальше ищут сами. В ведро!»

– Только не сегодня. У неё ведь тоже праздник, – воскликнула Геля.

Оказалось, что тихонько вошла вслед за котом и стояла позади Ивана Дмитриевича, читая вместе с ним бумаги.

– У кого праздник? – не понял Крутилин.

– У украденной иконы «Рождество Христово».

– Хорошо, пускай ещё полежит, – усмехнулся Иван Дмитриевич, доставая листок с описанием икон из ведра.

– И у нас с тобой тоже праздник, – напомнила Геля. – Надеюсь, помнишь?

– Как не помнить?

Ангелина обошла кресло, наклонилась к губам. Иван Дмитриевич нежно её поцеловал. Задрав юбки, любимая уселась ему на колени.

– Что ты делаешь? – испуганно спросил он.

– Что обычно, – игриво ответила Геля, расстегивая Крутилину штаны. – Надеюсь, не против? Здесь мы ещё ни разу…

– Но тут…

– Все давно ушли. А входную дверь с парадной лестницы я заперла. Ванечка, я так тебя люблю.

– А теперь давай наряжать елку, – предложила Ангелина, когда спустились к себе.

– Елку? Но я её не купил…

– Что? – повернулась Геля и, дурачась, сжала кулачки. – И подарок мне не купил?

– Подарок купил. А про елку не подумал.

– И правильно сделал. Иначе пришлось бы наряжать две. Потому что я сама о ней позаботилась. Дворник с час назад её принес и установил. Пойдем-ка в гостиную наряжать.

– Но для кого? У нас нет детей.

– А Рождество исключительно для детей? Я тоже хочу праздник. Хлопушек, игрушек, конфетти… Всю неделю до самого Нового Года будем зажигать на елке свечи, а потом сидеть и любоваться, вдыхая аромат хвои и смолы.

– Вдвоем?

– Если хочешь, можем чиновников твоих позвать. Накроем стол, устроим праздничный ужин.

– Идея хорошая, надо обдумать.

Первым делом на макушку водрузили «рождественскую звезду» из золотой бумаги, потом развесили вокруг нее картонных ангелов.

– А «бомбы» куда? – спросила Ангелина, слезая со стремянки.

– Что ещё за бомбы? – испугался Иван Дмитриевич.

Прасковья Матвеевна елку наряжала строго-лаконично: десяток кукол на разноцветных шерстяных нитках, пяток орешков, парочка бонбоньерок с конфетами:

– Радость должна от молитв проистекать, а не от баловства, – внушала она сыну Никитушке.

Геля же в бумажной лавке купца Чернохвостова накупила все без исключений рождественские украшения: шоколадные «бомбы» с сюрпризами внутри (брошками и колечками), хлопушки с конфетти, дюжину посеребренных грецких орехов, новогодние фигурки из стекла, гипса и фарфора. А в милютинских лавках приобрела огромную корзину с желтовато-зелеными мандаринами и ароматно-румяными крымскими яблоками, которые также решила повесить на елку.