Майкла почему-то узнаю сразу – по свободной манере сидеть на стуле – нога не просто на ногу, а ещё и ботинок на коленке. А носки-то, носки! Бордовые, без плотной резинки – это носки сибарита, привыкшего к комфорту и уюту в любых ситуациях. Впрочем, носки без резинки – чисто советский вариант, только обычно им нужны такие крохотные подтяжки на икре, а эти держатся сами… Пиджак снят и повешен на спинку стула, зато жилет не в тон пиджаку, а близнец-брат носков – тоже бордовый, слегка бесформенный. Ну, если за политикой я не слежу, то за модой всё же успеваю поглядывать. Такие «бабушкины» жилеты – последний писк французского подиума, а если американец следит за европейской модой, то это о чём-то говорит. Во-первых, человек богемный, во-вторых – публичный, в-третьих – открытый. Значит, наш брат-художник.
С этого момента весь океан событий стал омывать островок нашей тёплой компании. Сева-Стив, обрадованный моим появлением, стал меня представлять, я не успевала доставать визитные карточки. Меня все-таки усадили за стол и поставили бокал, тарелку с закусками. Немного вина – и прорезался полузабытый английский. Стив оставил меня на попечение Майкла, пересев за другой столик, где требовался перевод.
Я спросила Майкла, где он живёт в Штатах, он ответил, что в Нью-Йорке. У него пентхауз на Бродвее: один этаж занимает офис, а на другом – апартаменты, можно подниматься на лифте или по красивой винтовой лестнице с узкими окнами в стене. Спросил, была ли я в Нью-Йорке, я ответила, что нет, не уточнив, что в Штатах вообще не была, да и в Европе тоже. Зато я была во Вьетнаме, это его, похоже, поразило больше всего. Друг воевал во Вьетнаме, рассказывал много страшных вещей, Майкл даже подумывал, не снять ли фильм, тогда он занимался не только коммерческим кино, да и сейчас имеет цель…
Знаю, знаю, про левое искусство, про андеграунд. Да, конечно, в мастерских побываем. А ещё в Эрмитаже, там недавно откопали и расчистили первый маленький дворец Петра, посетителей не пускают, но мы пройдём с моим другом, эрмитажным фотографом. И ещё нам покажут и запустят часы-павлин, а также все, которые захотим, музыкальные забавы и мебель с секретами. Можно сходить в джаз-клуб, он недавно открылся, там столики и танцуют. Майкл не переставал улыбаться и как-то заговорщически мне подмигивать, а под конец пошёл провожать к машине. Обернувшись, я увидела пристальный, слишком спокойный взгляд Вити, который как-то одиноко сидел в торце стола и почему-то вдруг вызвал во мне жалость.
И вот покатили наши наполненные событиями дни. Мы приезжали в «Смольненскую» к девяти утра, прямо к завтраку, и обсуждали со своими подшефными план на весь день. Потом чёрные «Волги», которые стояли «под парами» сутки напролёт, развозили нас по нужным местам. К обеду мы, как правило, попадали опять в отель, но не всегда это получалось. Дней пять мы с Майклом бомбили мастерские, нас там тепло принимали, иногда общение затягивалось до позднего вечера, так что мне приходилось напоминать о шофёре, которого дома потеряли, о своих детях.
Про Юрку я никогда не говорила. Как-то сразу решила, что дети у меня есть, а мужа нет. Так лучше, тем более, что это – правда: ни руки, ни сердца мне Юра не предлагал, живём себе и живём. Для Майка я была художницей с двумя детьми.
Мастерские посещали по принципу «Коля знает, что у Володи классные работы и мастерская на Васильевском – живописная разруха». Всем интересен был голливудский продюсер, а ему было интересно абсолютно всё. Как получают мастерскую, на что жить при отсутствии заказов, что можно купить в магазинах, кто представляет интересы художников, как они получают работу. В мастерской у Сашки Петрова Майкла очень заинтересовал двор-колодец, куда выходили окна. Поясняя, кто живёт в этих квартирах, Сашка рассказал, что летом общение во дворе очень тесное, можно даже в гости не ходить, телефон тоже без надобности, всё прекрасно слышно. К одному из окошек напротив был приделан ящик, из которого свисали стебли увядших цветов. «Там живёт старушка, летом на подоконнике у неё шикарный сад, цветёт до поздней осени. Даже бабочки долетают, сам видел».
