Я давно поняла, что Лёнчику ответы не нужны, вернее, он хотел бы их получить, но ещё больше он жаждет задать следующий вопрос. Они, видимо, толпились в его голове, перекрывая все другие возможности общения с миром. Причём большей частью он знал ответы на свои вопросы или хотя бы о них догадывался, но ритуал всегда оказывался сильнее реальности, а вопросы – важнее ответов. Поэтому не отвечать на его вопросы стало принятой нормой в нашей семье. Иногда я говорила: «Подумай сам». Он думал и говорил что-то уж такое неподходящее, что приходилось всё же ему отвечать, хотя бы ради здравого смысла.
Поднявшись на скрипучем и благоухающем сложным перегаром лифте, мы с Майком зашли в длинный коридор и почти ощупью добрались до первого выключателя. Квартира встретила нас тишиной. Ни соседей, ни Юрки с Лёней.
Майк был в необычайно хорошем настроении, совсем не обращал внимания на старые и драные обои, с удовольствием устроился на оттоманке с окаменелыми валиками и подушками за спиной. Я поставила пластинку с лютневой музыкой, достала из холодильника початую бутылку «Алазанской долины», нарезала кубиками российский сыр, на дольки – яблоко. Всё это я водрузила на табурет, временно ставший журнальным столиком, и мы с Майком, развалившись на диванных подушках и потягивая вино, стали сочинять сюжет будущего фильма про художника, который выходит из своей мастерской прямо на крышу дома и путешествует по ней от окна к окну, попадая в разные полуфантастические ситуации, знакомясь с людьми из прошлого, а под конец уже не может попасть обратно…
– А что с ним потом случится? – спрашиваю я.
– Он полетит.
– Полетит – в смысле взлетит или упадёт? – Я смотрю на наш двор-колодец и вспоминаю, как кот Васька охотился за голубями и всё время норовил прыгнуть с пятого этажа. Мы закрывали окна сеткой, но он всё же её разодрал и прыгнул. Удивительно, но остался жив.
– Это зависит от того, с кем он встретится в самом конце. Если будет женщина с голубыми глазами, то, пожалуй, взлетит. – Майкл подошёл к окну и, разглядывая кусочек серого неба в обрамлении крыш, добавил: – С голубыми или серыми глазами. Как у тебя.
Он стоял ко мне спиной, но я чувствовала, как мысли крутятся в его голове, как он строит фразы, отказывается от них, готовит новую трактовку. Он даже начинал что-то говорить, типа: «So…» или «Well…», но дальше этого дело не шло, а я не помогала, замолчала вдруг совсем, забралась с ногами на диван и ждала, чем всё кончится.
И тут с треском открылась входная дверь, и через минуту ввалились Юра с Лёнькой. У нас нет прихожей, вешалка прямо в комнате у двери, вот они там и застряли, снимая пальто и разуваясь. Оба делали вид, что не видят Майкла, – это чтобы поскорее разделаться с вешалкой. Майкл тоже молчал, только заулыбался и во все глаза смотрел на Лёньку, дождался, когда тот наденет тапки, подтянет штаны и подойдёт поближе. В тот же миг Майкл оказался у стола и, протягивая Лёнчику руку, на приличном русском сказал: «Привет, я Майк!» С теми же словами он протянул руку и Юре.
Дальше началось что-то неслыханное. Эта троица принялась как ни в чём не бывало общаться на смеси английского и плохого русского (Майк), русского (Лёня) и плохого английского (Юра), а также жестов, всяческих похлопываний, корченья рож и высовывания языков.
Некоторые диалоги вообще не могли сойти за беседу. Тем не менее, они беседовали!!! Примерно так:
