Пока летит апельсин - страница 18

После проведенного сезона восторженных поклонниц поубавилось и с каждым годом становилось все меньше, а возраст оставшихся, наоборот, все увеличивался. Друзей тоже резко поубавилось, и тем больше Боб стал ценить вещи. Настолько, что даже стал беречь хоккейную форму, лишний раз не сталкиваясь с противниками, чтобы не порвать гольфы на щитках, не растянуть майку, и старался клюшкой играть по возможности в шайбу, избегая ударов по клюшке соперника. Но как ни берег форму Боб, она была не вечна, и вот сегодня пришлось-таки надеть новый комбинезон. Боб, чтобы не так было его жаль, мысленно приурочил это событие к заключенному пару недель назад в баре пари, что забьет до конца месяца хоть один гол. Сегодня был последний день января, и, стало быть, последний шанс не проиграть пари.

В новом комбинезоне, как всегда в любой новой форме, должно было играться легче. И надо же было такому случиться, что, натягивая его в раздевалке перед сегодняшней игрой, он неловко потянул и сломал замочек на молнии! Крайне раздражившись, он перетянул липучки на щитках, как-то косо надел панцирь и, кажется, даже перекрутил и несимметрично надел гетры, хотя почувствовать этого никак не мог.

В общем, все пошло не так, и сломанный замочек молнии, казалось, жег ему грудь, мешая играть. Выскочив на лед, он тут же кинулся за шайбой, неожиданно отскочившей от борта во время последней атаки на обороняющихся без Боба в меньшинстве «Филадельфийских пингвинов». Кажется, Боб успевал к ней первым. «Вот он, шанс выиграть пари!» Все защитники соперника были еще у ворот «Пингвинов», играя на добивание. Путь к воротам был открыт. Сейчас он подхватит шайбу и, как в буллитах, быстро и спокойно поедет к вратарю. Ну а там, как обычно, ложный замах в правый нижний, вратарь лежит, как креветка, а шайба окажется в правом верхнем. Пари выиграно, гол забит.

Боб представил уже вечер в баре и свой «мустанг». Но тут щелкнул сломанный замочек на молнии комбинезона и неприятно царапнул кожу на груди. Раздосадованный Боб неловко дернул плечом и потерял долю секунды. В это же мгновение сбоку, откуда ни возьмись, появился Лесли Стюарт и неведомым приемом перехватил шайбу. Боб цепанул клюшкой пустоту – то место, где только что была заветная шайба, и, поняв, что потерпел фиаско, в падении попытался остановить уезжающего с шайбой Стюарта клюшкой, вставив ее под конек, но и тут не успел. В следующее мгновение он со всей силы врезался в борт и, кажется, на миг потерял сознание. Когда он открыл инстинктивно зажмуренные перед столкновением с бортом глаза, то обнаружил себя в глубоком кожаном кресле в окружении очень странных, не знакомых ему людей.

В гримерке было сыро и холодно. Стоял тонкий пыльный запах рухляди. В этой невидимой зрителю части театра он был в воздухе повсюду. Этот запах источали многочисленные вещи, за много лет скопившиеся в служебной части театра – бесчисленных забитых доверху кладовках, захламленных пыльных гримерках, кабинетах, бесконечных полутемных коридорах и репетиционных залах.

Все, что когда-либо происходило на сцене за добрую сотню лет с основания театра, все постановки, спектакли, грандиозные оперы и маленькие оперетки, пышные премьеры и забытые даже старожилами провалившиеся постановки, даже мало-мальски самодеятельные выступления, торжественные награждения, вручения и даже траурные церемонии прощания, когда гроб с усопшим заслуженным служителем Мельпомены по-театральному стоит прямо на сцене, – все оставило свой след в театре. В театре ведь все не по-настоящему, иначе это был бы не настоящий театр.