Пока варится кофе - страница 6



всё
тащит
твой
труп
в
гору
пока
камень
не
станет
мягче
пепла
твоих
проповедей
о
человеке
что
есть
канат
над
бездной
между
зверем
и
сверх
но
никто
уже
не
слышит
как
ломаются
доски
под
босыми
ногами
последнего
из
людей
который
все
еще
ждет
своего
заката
с
молотом
в
дрожащих
руках
и
смехом
застрявшим
в
горле
как
косточка
вечности…)

Блюз бродяги

Памяти Джека Керуака

Рассвет.
Я просыпаюсь в товарняке —
мой дворец из картона
и три одеяла:
голод,
жажда,
одиночество.
Но солнце встаёт
ровно так же,
как над особняками,
и я смеюсь,
потому что сегодня
я король
этой ржавой водонапорной башни
и всех голубей
в радиусе мили.
Полдень.
Коп бьёт дубинкой
по моей короне.
«Двигайся, бродяга!»
Я двигаюсь —
вниз по лестнице
социального дарвинизма,
где последний
действительно
становится первым:
первым на очереди
в столовую для нищих,
первым на списке
ночных избиений,
первым в хоре
неуслышанных проклятий
богу,
который тоже,
кажется,
переехал
в более престижный район.
Сумерки.
Я нахожу
полбутылки виски
в мусорном баке
за рестораном.
Пью за Гегеля —
великого бродягу духа!
Его диалектика
теперь звенит
в моих пустых карманах:
тезис – бутылка,
антитезис – её отсутствие,
синтез – опьянение
без причины
и без конца.
Ночь.
Я лежу на скамейке,
а звёзды —
это дыры
в потолке вселенной.
Моя борода растёт
в такт
мировому ритму.
Я —
ходульный монах
ордена Отверженных,
и моя литургия —
это храп
под аккомпанемент
полицейских сирен.
Завтра история повторится,
но с новыми вариациями —
может, найду яблоко,
может, потеряю зуб,
а может,
умру
и наконец-то
доберусь
до того
самого
престижного
района.

Луна с глазами из янтаря

В переулке, где время стекает каплями
с ржавых пожарных лестниц,
жила Кошка по имени Луна —
её шерсть была ночью,
выстиранной в звёздах,
а зрачки – два вертикальных портала
в исчезнувшие миры.
Она приходила,
когда я перечитывал
апокрифы собственной памяти —
садилась на «Метафизику» Аристотеля,
придавливая хвостом
главу о первопричине,
и смотрела так,
будто знала,
что истина – это просто
мурлыканье в темноте.
Однажды я проследил за ней
до заднего двора вечности —
там, среди пустых бутылок
и опавших созвездий,
она лизала лапу
и вылизывала из шерсти
осколки моих снов,
которые я терял
в двадцатом веке.
А потом – исчезла.
Лишь иногда,
когда полная луна
застревает в колючей проволоке времени,
мне кажется,
я вижу её тень:
она ведёт процессию
не рождённых поэм
и забытых богов
по крышам Москвы,
где каждая черепица —
страница
в книге,
которую никто
не осмелится дописать.

Девушка с волосами цвета льна

В зале зеркал,
где бесконечность множит свои отражения,
я встретил девушку с волосами цвета льна —
её косы были свитками
древних манускриптов,
забытых на полках между
«Историей зеркал» и «Апокрифом ветра».
Её глаза – два тома
из запретного раздела:
левый – акварель заката
над равнинами Укбара,
правый – чернильная бездна,
где тонут корабли
с моими невысказанными стихами.
Мы говорили о снах,
что теряют форму
при дневном свете,
о садах с геометрией снов,
где каждый фонтан
повторяет узор её пальцев.
Она смеялась —
и в воздухе дрожали
страницы не написанных ещё книг,
как паутина
в подземных залах
Великой Ложи.
Когда она ушла,
я обнаружил на столе
льняной волос —
единственное доказательство,
что она не была
очередным призраком
из моего личного пантеона.
Теперь он заложен
на 397 странице
«Тысячи и одной ночи» —
закладка для сна,
который я, возможно,
когда-нибудь осмелюсь
прочесть до конца.

Соната qes-sharp m…

I часть. Andante espressivo.

В этот час мостовые – страницы
из сожжённого календаря.
Я иду по Тверской,