Пока варится кофе - страница 5



на которой я высек
всю нашу историю
золотыми буквами.
Ты ушла —
это был антитезис,
взрыв,
который разнес плиту в пыль,
оставив только осколки фраз,
застрявшие в горле,
как рыбьи кости.
Теперь я пишу это стихотворение —
это синтез,
где боль и любовь
сплетаются в новый узор,
как корни дерева,
проросшие сквозь развалины храма.
Я больше не плачу.
Я не смеюсь.
Я просто стою
на границе между «было» и «есть»,
и ветер треплет страницы
той книги,
которую мы так и не дописали.

Диалектика Бытия

Свет.
Белое полотно утра,
на котором Бог выводит
первую букву Адама —
твердую, как гранит веры.
Тьма.
Чернильная бездна,
где Люцифер рвёт страницы,
а буквы падают,
как опавшие листья
с древа познания.
Заря.
Фиолетовый шов
между ночью и днём,
где ангелы с демонами
пьют кофе
и спорят о свободе,
а человек
пишет стихи
кровью и золой.
Мы.
Пылинки на лезвии,
танцующие между:
«Я есть»
и «Я исчезну»,
чтобы стать
новым тезисом
в чьей-то ещё
не написанной книге.

Котодень

(Утро. Allegro furioso.)
Проснулся.
Опять.
Этот дурацкий луч на полу —
опять ползёт, как жёлтый жук,
а я —
опять здесь,
в этом теле,
в этой квартире,
где холодильник гудит
монотонной мантрой
«молоко-молоко-молоко».
Утренний ритуал. Andante con moto.
Вылизываю лапу.
Вылизываю другую.
Задумываюсь:
почему я это делаю?
Почему не наоборот?
Почему вообще всё?
(Но тут в голове возникает образ
вкусной колбасы —
и философия
сгорает,
как бумажный кораблик
в пламени газовой плиты.)
(Охота. Presto furioso.)
Муха!
Чёрная точка!
Враг!
Бросок —
промах —
столкновение с вазой —
грохот —
проклятия человека —
но мне плевать,
потому что МУХА!
(исчезла.
как всегда.
как всё в этом мире.)
(Послеобеденный сон. Lento assai.)
Солнечный квадрат.
Я в нём.
Я —
тёплая вселенная
из шерсти и лени.
Где-то далеко:
телефон,
дверной звонок,
чья-то ссора —
но это всё
не про меня.
Я —
центр мироздания,
свернувшийся
в идеальный круг.
(Вечер. Scherzo capriccioso.)
Тени длиннее.
Стены шепчут.
Я бегаю.
Зачем?
Не знаю.
Просто надо —
как надо
кричать в три ночи,
как надо
драть диван,
как надо
смотреть в пустоту,
где только я
вижу
ТО,
ЧТО НЕЛЬЗЯ НАЗВАТЬ.
(Ночь. Adagio misterioso.)
Человек спит.
Я сижу на подоконнике.
Луна —
холодная миска молока.
Язык улиц
лакает
тьму.
Я знаю то,
чего не знает человек:
что мир —
это просто
большая мышь,
за которой мы все гоняемся,
но никогда не поймаем.
(Финал. Morendo.)
Закрываю глаза.
Опять.
Завтра —
всё сначала.

Ариетта

(соната №32, часть II – в переложении для голоса и тишины)
1. (Adagio molto semplice)
Маленькая тема —
как ребёнок,
впервые поднявший глаза к звёздам.
Два такта.
Три ноты.
Всё.
Но в них —
вся нежность мира,
что уместилась
между piano* и pianissimo,
как росинка
на паутинке
перед рассветом.
2. (Вариации. Тихо, как шаги в пустой церкви)
Теперь она кружится,
как лист над Веной в ноябре —
то взлетит,
то упадёт,
то зацепится за чёрные ветви
и замрёт,
превратившись
в воспоминание о себе.
3. (Звёздная пыль в левой руке)
Басы —
это шаги Бога
по пустому небу.
Они идут вниз,
вниз,
пока не упрутся
в ту самую ноту,
из которой
рождается свет.
4. (Кода. Как последний вздох)
И вот —
она возвращается.
Та же.
Но теперь в ней
нет страха.
Только тишина.
Только три ноты.
Только
…точка.

Так затих Заратустра

(…и вот
он
замолк
совсем
как
ребенок
у
груди
мировой
пустоты
где
слова
рассыпались
горохом
по
лестнице
Вавилонской
а
ветер
гложет
остатки
скрижалей
меж
зубов
времени
о
Заратустра
мычащий
в
памяти
гор
где
тени
орлов
сплетаются
в
круг
неподвижный
как
застывший
вздох
над
чашей
вечного
возвращения
и
вот
опять
это
молчание
липкое
как
смола
солнц
на
спине
осла
который