За окном, словно по команде, сверкнула молния, и через мгновение грохнул гром такой силы, что стекла конференц-зала задрожали. Небо, до этого момента просто серое и унылое, разразилось яростной, почти истерической грозой. Ливень обрушился на город стеной воды, смывая остатки иллюзии порядка.
Джулс открыл глаза. На столе лежал его блокнот, исписанный заметками к презентации. Он взял ручку, попытался написать хоть слово. Рука не слушалась. Она выводила какие-то каракули, бессмысленные закорючки.
Стресс. Переутомление. Плохой кофе. Он найдет этому тысячу рациональных объяснений. Должен найти.
Но где-то глубоко внутри, там, где цинизм еще не успел выжечь все дотла, шевельнулся холодный, первобытный страх. Тот самый глюк в матрице, который он заметил снаружи, теперь пробрался внутрь. И он понятия не имел, как его оттуда выковырять.
Глава 4: Шепот и предостережения
Следующие дни Джулс Вэнс передвигался по миру, как человек, идущий по тонкому льду над бездонной пропастью. Снаружи – привычная маска непроницаемого профессионала, внутри – тошнотворный коктейль из отрицания и подспудного ужаса. Он списал свой провал на «Зените» на мигрень, на магнитные бури, на ретроградный Меркурий – на любую чушь, которая позволяла ему не смотреть в лицо тому факту, что его мозг, его главный актив, дал сбой.
Но мир вокруг, казалось, решил подыграть его худшим опасениям. Офис «Апекс Тауэр» превратился в паноптикум тихой апатии. Коллеги, эти винтики корпоративной машины, раньше хотя бы имитировали энтузиазм. Теперь они просто… функционировали. Их глаза, отражавшие свет экранов, были пусты, как глазницы черепов. Совещания превратились в ритуальные бдения у гроба креативности; слова падали на полированную поверхность стола и умирали там, не оставив и следа. Джулс ловил себя на том, что разглядывает их, как энтомолог – диковинных насекомых, пораженных неизвестной болезнью.
Город тоже изменился. После той яростной грозы он словно выцвел. Краски поблекли, звуки приглушились. Рекламные щиты – многие из которых были его собственными творениями – кричали в пустоту, их яркие призывы казались истеричными и неуместными в этой атмосфере всеобщего безразличия. Даже вечная автомобильная пробка, этот символ неутомимой городской жизни, казалась какой-то вялой, словно машины застревали не из-за заторов, а из-за внезапной потери смысла движения.
Именно в один из таких дней, когда воздух в офисе казался особенно тяжелым и безжизненным, его секретарша, Меган – женщина, чья улыбка была таким же офисным атрибутом, как степлер, – сообщила ему почти шепотом, что его ожидает некая доктор Эвелин Рид. Журналист-расследователь. Тема: «Аномальные когнитивные явления в условиях постиндустриального мегаполиса». Джулс поморщился. Звучало как название диссертации, которую никто никогда не прочтет.
Он принял ее в малом конференц-зале – стеклянной коробке с видом на такой же стеклянный и бездушный пейзаж. Доктор Рид оказалась женщиной лет тридцати пяти, с копной непослушных темных волос, которые явно не знали ни лака, ни салонной укладки, и пронзительными серыми глазами, которые смотрели на Джулса так, будто он был не венцом творения рекламной мысли, а особенно любопытным образцом плесени под микроскопом. Одета она была в нечто практичное и немаркое, что в мире Джулса было равносильно вызову.
«Мистер Вэнс, – начала она без предисловий, ее голос был низким и лишенным тех заискивающих интонаций, к которым он привык, – я изучаю недавний всплеск… скажем так, специфических расстройств. Люди теряют инициативу, мотивацию, способность к творческому мышлению. Некоторые называют это „синдромом выгорания 2.0“, но я думаю, дело глубже».
