Но то была не она. Тоже молодая. Тоже под дождём... но не она. Не его милая нежная добрая девочка Арина. Самая лучшая из всех, кого он когда-либо знал. Родная. Любимая...
Да, любимая.
Он сам не понял, как мысленно произнёс это слово. Только оно почему-то подумалось совершенно естественно. И от понимания, что натворил, стало ещё больнее. Хотя минуту назад казалось, что больше уже некуда.
Пытаясь спастись от своих мыслей, молча отвернулся от незнакомки и снова кинулся к машине. Промокший до нитки за эти пару минут, сел в салон и резко нажал на газ...
Но так же резко затормозил.
Включил передачу и чуть сдал назад...
Снова вылез из машины и открыл пассажирскую дверь перед той, что так и стояла на обочине под дождём. Словно сейчас пытался договориться со своей совестью. Сделать хороший поступок, чтобы быть прощённым за плохой...
Девушка сначала смотрела из-под зонта странно, нерешительно. Но когда мимо помчались одна за другой три машины, даже не снизив скорость, всё-таки решилась. Забралась на заднее сиденье, оглядываясь на дорогую обшивку салона и явно тушуясь. Только Виктору сейчас было абсолютно всё равно. Раньше он столько внимания уделял мелочам, а сейчас понял, что всё это - неважно. Что всё поправимо. Всё можно сделать ещё раз... Только Арину вернуть уже нельзя...
Незнакомку он высадил возле подъезда, который она показала. Хотел даже проводить до дома, но вовремя одёрнул себя. Она - не та. Другая. Она не станет выходить на проезжую часть, потерявшись от боли и разочарования, от груза предательства...
Домой Виктор не поехал. Направился в офис, где переоделся в другой костюм. Потом вызвал несколько сотрудников, работавших над одним из застопорившихся проектов, и устроил им разнос. А потом засел у себя в кабинете до глубокой ночи, даже не представляя, как сможет встать из-за стола и поехать домой. Туда, где всё напоминало о ней...
16. * 16 *
Он работал, как проклятый. Не поднимая головы и не давая спуску подчинённым. В итоге под конец недели у него на столе лежало ещё два заявления об увольнении тех, кто не выдержал подобного напора.
А ещё он работал ночью. Приезжал домой из офиса, преодевался из костюма и снова шёл в кабинет, чтобы что-то сделать ещё.
Он сам находил себе работу, брался за те завалы, о которых давно забыл, лишь бы как-то скоротать время.
Он думал, что время лечит, но нихрена не помогало. Или просто мало его утекло пока, этого времени. Он пытался забыться в работе, но только всё равно сходил сума и не мог полностью переключиться на насущные дела. Он постоянно незримо ощущал за спиной свою потерю, которая не отступила ни на шаг.
Он не мог спать, почти не ел, изредка вкидывал в себя пару кусков какой-то пищи, приготовленной домработницей, даже не понимая, что это было.
Он просиживал ночи напролёт в кабинете, чтобы потом собраться и поехать в другой кабинет, в офисном центре.
Он практически перестал следить за собой. Хотя всё же мылся и брился, но больше по привычке, автоматически, чем с целью не пугать людей своим неопрятным заросшим видом.
Хотя на других ему было плевать. Если бы это помогло, он бы закрылся от всех, уединился и перестал общаться. Но, к сожалению, одиночество не только не спасало, наоборот, доводило его до полной невменяемости. Поэтому каждое утро после почти бессонной ночи он всё-таки ехал на работу.
Иногда у него всё же получалось провалиться в сон. Но то был не сон, а какой-то болезненный кошмар, в котором он безнадёжно искал что-то и так и не находил.
