Покров над Троицей - страница 29

-Что отвечать будем, отче, на предложение латинское признать законным царем Димитрием вора тушинского, присягнуть ему и вручить ключи от обители патриарху Филарету? - спросил воевода.

Иоасаф, услышав последние слова, весь подобрался, как волкодав, почуявший дичь. Движения стали резче, черты лица заострились, голова наклонилась, обычно участливый взгляд стал колючим, бородка вздёрнулась и, казалось, вот-вот превратится в наконечник копья.

-Филарету?! Нет такого патриарха в богоспасаемом Отечестве. Есть Гермоген, и только он имеет право требовать от обители смирения!

Князь запрокинул голову, уперся взглядом в потолок, демонстрируя своим видом, как далёк он от церковной иерархии.

-Ты, воевода, глаза-то не закатывай, - разгоряченный архимандрит не желал терпеть княжеское равнодушие, - Романовы - они не на патриаршую панагию претендуют. Они повыше метят!

-На престол, что ли? - удивился Долгоруков.

-Именно, - хлопнул архимандрит ладонью по столешнице. - С тех пор как “кошкин род” обосновался у полатей государя нашего Ивана Васильевича, с тех пор как Анастасия Романовна из рода Захарьиных-Юрьевых стала законной супружницей государя, плетут Романовы козни свои вокруг трона царского рамено и сечительно.

-Не навет ли, отче? - недоверчиво покачал головой Долгоруков.

-А вот сам посуди, воевода, - Иоасаф понизил громкость голоса, но жесткость не умерил. - Духовнику-иезуиту, пришедшему исповедовать «умирающего», сказавшийся больным самозванец вытащил из-под подушки и подал чудной свиток. В грамотке значилось, что перед польским ксендзом лежит сам сын Ивана Васильевича. А ещё Гришка показал хозяину имения князю Вишневскому крест наперсный, золотой, драгоценными камнями осыпанный, подаренный царственному младенцу его крёстным отцом, боярином князем Иваном Мстиславским. А теперь скажи, воевода, кто в Москве мог грамотку такую сотворити да подарок сежде, подлинным признанный?

-А Романовым что с того? Какой прибыток?

-Не скажи. Самозванец отблагодарил их сполна. Мёртвых с почестями перезахоронили, ссыльных вернули, а монаха Филарета облачили в архиерейские одежды и повелели быть «наречённым» Патриархом Московским и всея Руси. Но ему мало. Не того полёта птица - при воре состоять…

-Пустое, - махнул рукой Долгоруков, - худородны Романовы. Не поддержит их ни одна фамилия боярская. Мстиславские, Воротынские, Шереметевы, Трубецкие, Черкасские, Голицыны - любые из них родовитее да состоятельнее будут… Никто под руку Романовых не пойдёт - спесь не позволит.

- Не поддержат бояре - поддержит посад, - вздохнул Иоасаф. - Филарет - змея, кошкой ласковой обернуться способная, на коленях пригреться, лагодити зело, а потом ужалить исподтишка.

Архимандрит вздохнул коротко, плечи его опали, и глаза погасли, словно исчерпали запас внутренней энергии.

-Молиться буду, чтобы управил Господь наш головами боярскими и не допустил поругания Отечества, отдав под власть клятвопреступников и христопродавцев. Пиши, Иван!

«Гетману Сапеге, каштеляну киевскому и всем его латинским соглядатаям. Да будет известно вашему темному царству, что напрасно прельщаете вы Христово стадо; и десятилетнее отроча в Троицком монастыре смеется вашему безумному совету. Не изменим ни вере, ни Царю, хотя бы предлагали вы и всего мира сокровища»…

***

С Долгоруковым Ивашке работалось хлопотно, но интересно. Тягомотное сидение за переписыванием грамот и книг сменилось круглосуточной беготней по стенам и башням, где воевода наводил порядок, укреплял дисциплину, топал ногами, кричал, рукоприкладствовал, а потом требовал у Ивашки записать или запомнить потребности стрельцов и пушкарей, “дабы способствовать зело сторожкой службе”. Ещё более яростные скандалы сопровождали князя при посещении ключника монастыря Иосифа Девочкина. Тот наотрез отказывался беспрекословно выполнять распоряжения воеводы и по первому требованию выдавать необходимое снаряжение и провиант во всё возрастающих количествах.