Утром я проснулась от скрипа двери. Выглянула из-под одеяла, в меня полетело несколько красных яблок. Больше он в этот день не приходил. Яблоки оказались жестоко-кислыми, хотя на вид красивыми. От них живот загудел ещё больше. Постаралась размяться, поделать зарядку, но без еды быстро устала. Целый день пела песни.
— Я плясала, я резвилась,
Песни пела лай-ла-лай.
Ты мне, чудище лесное,
Пирожок мой отдавай…, — затянула я финскую польку, путаясь в мудрёном припеве.
А ночью опять выла, но оборотень больше не пришёл.
Следующий день начался с соплей, глубокого уныния и разочарования в своей никчёмной жизни. Больше не пела и не вставала. Почти всё время спала, несмотря на голод.
Очнулась, как в бреду, Ильич мне в рот грязные тряпки пихал и делал это очень быстро, словно торопился. Я стала сопротивляться, вцепилась в его мохнатое ухо и попыталась его оторвать. Билась, извивалась. Оборотень вставил мне кляп, и завязал сверху верёвкой. Заломив руки за спину, дал мне по попе нормальных таких увесистых шлепков. Даже через джинсы припечатал так, что кожу зажгло.
Связав меня по рукам и ногам, быстро вытащил в дом, неся, как корзинку, и намертво привязал к перевёрнутому столу. Я огляделась, опять всё вверх дном, всё валялось, грязно вдобавок, бочки упали, рассыпались соль и мука. Жалко, можно было бы ещё лепёшек напечь.
Я сидела без движения и возможности что-либо сказать, и тут в дверь постучали. Оборотень, накренившись вперёд, что уменьшало его рост, пошёл к двери. Из-за печи я не видела гостя, но услышала. Это был мой дед Стасик.
8
Они вошли в дом. Но дальше прихожей не двинулись. Дед обстановку оценил и понял, что человека здесь нет: такой беспорядок. А мой рюкзак, наверно, убран, как и я. Оборотень привязал меня к столу за печкой. Ни дед меня, ни я деда не увидели. Слышала громкий голос Стасика. Он всегда говорил гулко, потому что слышал плохо. Мои мычания сквозь кляп остались им незамеченными. Сколько бы я ни билась, пытаясь подать деду знак, что я рядом, ничего не выходило. Кожу натирало, верёвки слишком сильно меня прижимали к ножкам мощного стола.
— Здравствуй, Нил Ильич. Младшая проговорилась, что внучку мою Алёнку не довезли до станции. Ты здесь хозяйничаешь, вот и решил к тебе на поклон прийти. Пропала девчонка. Я знаю, что ты неравнодушен к моей матери был, а Алёнка её копия. Но прошу, пойми, она дитя человеческое, ей не место в тайге.
Я не ослышалась? Ильич мою прабабку любил! Это ж в каком веке было. Кто он у нас: белый офицер или красный командир, погонщик динозавров? Оборотни — долгожители, однозначно.
— Не-ет, — прошипел Лихо.
Повисла пауза. Человеку тяжко беседовать с такой тварью.
— Тут кроме тебя ещё оборотни есть, — со вздохом продолжил дед, — вдруг увидишь, не обидь. Жива ли? — скорбно поинтересовался дедушка Стасик.
— Нет, — рыкнул оборотень, и я завыла от отчаяния. Наглый врун! Вот уж отомстил.
Дедушка покинул дом, не заподозрив ничего. Долгий он путь проделал. И ведь знал, куда идти. Знал, кто такой Лихо. Вместе с дедом уходила моя надежда на спасение. На войне как на войне: все способы хороши.
Я не из тех, кто просто так сдаётся и, к сожалению, не из тех, кто способен смиряться. Любое сопротивление жизни моему желанию я воспринимаю болезненно и начинаю искать другие пути. Раз сбежать не получилось, надо сделать так, чтоб Ильич меня сам к людям отвёл, с пирожками или без. Для осуществления этого плана мне придётся стать для оборотня гораздо больше, чем гостья или добыча. Мысль отвратная, но нужно к ней привыкать.
