Когда писатели совсем раздухарились, мы засобирались домой. В коридоре курили незнакомый дядечка и Коваленко.
И тут произошло это самое.
Мы покивали дядечке и демонстративно миновали Коваленко. Но он, вальяжно направившись к Чпоксу, сказал:
– Нула-адно, красавица, не обижайся! Глаза у тебя, как у хамелеона. На пол-лица расплылись!
И чмокнул ее в щеку. Ксюха переломилась, выдернулась и ринулась по коридору, работая локтями и приседая на чуть согнутых коленях. Мы обалдело потоптались на месте и бросились ее догонять.
На следующий день после уроков мы не пошли в поэткруж, а собрались у Чпокса дома на совещание, выгнав из комнаты Тощего Мешка.
– Танька, Белка, – сказала Чпокс, – я объявляю Ковалю войну.
Белка нахмурила брови:
– Вот козел! Нет, девчи, это правда так нельзя оставить. Ни фига себе!
– Надо придумать месть, – продолжала Чпокс.
– Страшную, – загорелась Белка.
– А какую? – усомнилась я. – Вы чё, с ума сошли? А Ярославцев?
– А Ярославцеву не скажем. Нет, ну, короче, Танька, это ж копец какой-то. Лезет к Чпоксу со своими поцелуями.
– Меня чуть не вырвало, – горячилась Ксюша и передергивала худенькими плечиками.
Белка вскочила на кровать и затараторила:
– Короче. Возьмем его книжку, сожжем, а обгоревшую обложку вышлем по почте. Или в квартиру подбросим.
– Точно, – подхватила Чпокс, – пусть знает, что стихи у него говно! И сам он говно!
– Будет знать. И во всем остальном, если он к нам припрется или еще что, объявляем Ковалю бойкот!
– Бойкот! – повторила Чпокс.
– Ты с нами? – недоверчиво спросила Белка. – Ты что, Танька, не считаешь, что Коваль козел?
– Я с вами, – проговорила я.
Наталки с нами не было.
Вот уже которую неделю я живу без Ковалена. Первое время друзья позванивали, справлялись, как я там поживаю. Как будто я заболела или еще что. Я действительно первые дни лежала лицом к стене и боялась пошевелиться. На сложенном диване. Лежала и рассматривала переплетения обивки: основная нить, уточная, основная, уточная… Когда Ковален жил со мной, диван всегда был разложен, прямо на полкомнаты. А теперь – зачем? Только место будет занимать.
Потом все сочли, что устаканилось, и теперь иной раз телефон целый день молчит.
Но Федька Евтюхин заходит часто, обычно в пятницу или четверг.
Живет он неподалеку, на Лермонтовском. Полчаса пешком. В Питере это, считай, соседи.
Когда Коваленко был тут, Федька изо всех сил старался отстраниться, приговаривая: «Вы семья, чего я буду лезть». Я, напротив, его уговаривала заходить почаще, потому что мы с Коваленом совсем не видим людей. Ковален очень радовался Федьке и, главное, не ревновал. Федя – гей.
Теперь Ковален уехал, и Федя возобновил свои пятничные и четверговые визиты.
Вот уже лет десять мы с ним говорим об одном и том же. О том, что надо вести здоровый образ жизни и добиваться, понимаешь ли, каких-то успехов. То есть надо бросать пить и курить. Надо заниматься спортом: делать гимнастику, бегать по вечерам… Я даже взяла у него гантели, но меня хватило раза на три, и теперь они пылятся под диваном.
Правда, позапрошлым летом мы катались с ним на роликах. У Федьки уже были, а мои мы выбирали вместе. Нацепив ролики, я держалась за Федьку и неуклюже балансировала.
– Кажется, жмут.
– У тебя какой размер?
– Тридцать шестой.
– Ну так это он и есть. Бери!
Но я выбрала тридцать седьмой.
К концу лета я продала ролики через объявление. Они оказались велики. Сначала я себе говорила, что куплю своего размера, но, разумеется, так и не собралась. А Федька катался один, возя в рюкзачке вместо воды бутылку разбавленного вина.
