Похороны
«На сегодня, пожалуй, хватит неожиданностей», – подумал Тихон.
Они тряслись по ухабам деревенской дороги, сидя в передней части ритуального «пазика» вместе с Галей, её мужем и двумя ритуальщиками. Один из них – здоровяк с розовыми щёчками – сидел позади и рукой придерживал установленный на «корме» автобуса гроб. Несмотря на это Тихона не покидало смутное опасение, что на очередном ухабе гроб тряханёт настолько, что покойник выкинет из него руку или перевернётся, и разрушит подсознательную иллюзию спящего старика, превратившись просто в труп.
Тихона била дрожь. То ли от пережитых впечатлений, то ли просто от холода. Всё выглядело до крайности нелепым, даже если принять реальность последних суток как дефолтную. Он вдруг вспомнил о «Коктебеле» в сумке и, остановившись, достал бутылку. Коньяк – вот что ему сейчас поможет!
Он глянул на сидящего рядом отца. Тот постарел с их последней встречи: виски были совсем седыми, морщины углубились и стали заметнее. Тихон открыл бутылку.
– Ты как, пап? – он протянул коньяк отцу.
– Коньяк? – отец сделал глоток, шумно выдохнул, поёжился и вернул бутылку, – Да ничего, сын. Это хорошо, что ты приехал. Я тебе звонил, думал, может, подхватить тебя в городе.
– А… да я на автобусе, – Тихон постарался не подать виду, что озадачен тем, что отец из Калининграда оказался в деревне раньше него. Почему мама во вчерашнем разговоре ничего не сказала про прадеда, он даже не стал задумываться. Тихон отхлебнул коньяку, и по телу стало разливаться умиротворяющее тепло. Коньяк, как свет старой лампочки, создал внутри у него чувство безопасности и уюта. Повернувшись к окну, за которым хлопья снега сменились летящей параллельно земле снежной крошкой, Тихон решил, что удивляться больше сегодня не будет.
– Как там мать? – вдруг спросил папа. Тихон поднял бровь, в его вселенной это была скорее его реплика. Отец заметил его недоумение и, как бы оправдываясь, добавил: – Знаешь, когда такое происходит, старые обиды уходят на второй план… Наворотил я дел, знаю, нужно было хоть попытаться тогда вас сохранить, но мы с твоей мамой оба молодые были, горячие…
Отец замолчал. На лице Тихона так и застыла озадаченно взлетевшая бровь.
– Ты помнишь, как ты, когда был маленький… Лет шесть тебе было, как раз накануне нашего с мамой развода, мы тебя с дедом Колей сюда привезли. Ты такой счастливый был, в первый раз в деревне! – отец улыбнулся, – Ещё с прадедом всё спорил: «Ты не Тиша, – ты ему говорил, – Тиша это я!» Смеялись тогда…
– Пап, я этого совсем не помню… к сожалению, – серьёзно произнёс Тихон. Выходило, что у него прошла целая жизнь, тридцать лет, а он помнил что-то совсем другое.
– Ну ты мелкий ещё был, забылось, – отец поджал губы и нахмурился. – Жалко, конечно. Если б я попытался хоть удержать Аллу… маму твою от развода, поговорить там, сделать что-то, то иначе бы всё было. А так, вот, считай, нашей семьи-то особо и не было в твоей жизни. Только мамина… – он тяжело вздохнул. У Тихона защемило сердце. «Ну как не было! А дед! Ведь он так его любил…»
