Полуэктов встал, накинул легкий халат и вышел из каюты. Он прошел просторным коридором в свой кабинет, где в заменяющее стандартный иллюминатор панорамное окно виделась далекая кромка берега. Александр Сергеевич плеснул полстакана «Перье» – другую газированную воду он не признавал, – но пить раздумал, бессильно опустил тяжелый коньячный стакан на письменный стол. Выдвинул ящик стола, достал тяжелый коллекционный револьвер, откинул в сторону барабан с тусклой латунью мирно спящих в своих гнездах патронов, защелкнул его обратно, взвел собачку спускового механизма, приставив холодное дуло к шее, и выстрелил.
Услышав верещавший будильник, Серега Котов, судорожно «выбросился» на поверхность серой реальности из красочного сериала сна. Рядом храпела Люська, в соседней комнате орал голодный младенец, который приходился ему сыном. В комнате тещи на высоких оборотах работал «бульдозер». Ириадна Тоэродоровна спала сном утомлённого праведника, хотя страдала искривлением личной жизни и носовой перегородки, мучая Серегу политинформацией по воскресеньям и харизматическим храпом по ночам.
Но спала эта старая сволочь, чутко. Как только Серега покушался на «честь» жены, затихала и начинала кашлять, хрипеть и всячески сбивать молодых супругов с ритма.
Котов открыл холодильник. Не найдя там ничего нового, почесал то, что притаилось в семейных трусах и… пошел в туалет. Освободившись от бурных вод, шумно испортил воздух, зевнул и стал собираться на работу.
«Господи, как достала эта работа, бесконечная разгрузка контейнеров, редкий монотонный секс со скучающей женой, вечное отсутствие денег, дырявые носки, вопли младенца, храп тещи, вопли пьяных соседей».
Вонючий совок! Почему он не родился в семье рядового олигарха? Он же создан для другой жизни – для яхт, балов, дорогих автомобилей и пахнущих горячими карибскими ночами женщин. Он пришел в эту жизнь за праздником, а довольствуется скромной ролью Золушки. И все от него чего-то требуют: начальник, жена, теща, младенец и даже попугай, которого подарили Ириадне на пятидесятилетие, но кормить почему-то должен он.
Попугай имел типичную семитскую внешность и умел разговаривать. И этого пернатого «жида» он ненавидел больше всего. Птица проснулась, кося на него ехидным нерусским глазом.
– Дарррмоед! – неожиданно завопил птиц. – Добррррое утррро, пррроолетарий!
Серёга поперхнулся водой из-под крана и выплеснул из немытого граненого раритета остатки в раковину.
– Коррроста имперррриализма! – продолжила вещать птица. – Прррротивный!
Ненависть брызнула у Сереги из глаз – он распахнул клетку и свернул ненавистному жидо-масону голову. На душе стало легче.
Алик проснулся от первых лучей солнца. Ласковое утро, мягкими лапками, касалось его испитого лица. Ночевал он в скверике по причине своей бездомности и любви к алкоголю. Возраста Алик не имел, на женщин смотрел исключительно в целях что-либо «выжалобить» – будь-то денежка на «беленькую» или что-то съестное.
Он резво огляделся вокруг и…
О чудо! Вечером в беседке гуляли студенты. На изрезанном перочинным ножом столике осталась на четверть полная бутылка водки, корка хлеба, пара ломтей сыра, порванный помидор, поломанный огурец и надкушенное яблоко. Алик юркнул в беседку. Мощным глотком прикончил приятно распространившуюся по телу водку. Откусил яблоко, хрустнул огурцом и счастливо улыбнулся. Из распахнутых окон дома напротив полыхнуло прежней жизнью: «Как прекрасен этот мир, посмотри!» Мелодия семидесятых взорвалась фейерверком в распахнутой настежь душе. Господи, как хороша жизнь! Спасибо тебе, Господи, за каждый прожитый ее миг. Да, святится имя твое! Аминь!
