– У некоторых групп он есть.
– Ну и у техно – групп тоже.
– Ладно, с тобой бесполезно спорить.
– И с тобой тоже.
* * *
– Давайте, значится, передохнем, – говорит Глеб.
Он снимает бас – гитару, ставит на подставку. Леха продолжает что‑то настукивать.
– Перестань молотить! – кричит Глеб. – И так уши заложило. База какая‑то левая, бас вообще не звучит.
– Да ладно, не так уж и плохо, – говорю я.
Леха вылезает из‑за барабанов, подходит к окну. За желтыми деревьями – соседний дом и кусок улицы. Я окручиваю крышку у бутылки воды, делаю долгий глоток. Глеб протягивает руку, я даю ему воду. Леха подходит к столу в углу, выдвигает ящик, сует в него руку, достает бутылку без этикетки. В ней – немного прозрачной жидкости. Леха поворачивается к нам, улыбается.
– Коллеги, кто‑нибудь желает присоединиться?
– Нет, спасибо, – говорю я. – И тебе не советую тоже. Мало ли, что там внутри?
Леха откручивает крышку, нюхает.
– По моим ощущениям, вроде, водочка…
– А если нет?
– Ты меня обижаешь, Александр. Этот напиток я всегда определю по запаху.
Леха пьет, высоко закинув бутылку, проливает на стол. Он морщится, улыбается, кладет бутылку на место.
– Ладно, давайте играть, – говорю я. – Время тикает.
Анатолий заходит в комнату.
– Все, ребята, осталось пять минут. Следующая группа ждет… А что за запах такой, а?
– Наверно, водкой пахнет, – улыбаясь, говорит Леха.
– Какой еще водкой? Что за шутки такие?
– Ну, у вас там, вроде, была…
Анатолий подходит к столу, выдвигает ящик, достает пустую бутылку, смотрит на Леху.
– И ты что, ее выпил?
Леха кивает.
– Ты что, блядь, охуел? По чужим столам лазишь? Ты что, не понимаешь, что ты здесь в гостях? Ты пришел ко мне в гости, можно сказать, и ты лазил здесь, как какой‑нибудь бомж… А если б там была бутылка коньяка? «Хенесси», блядь, какого‑нибудь, ты бы тоже все выжрал? Нет, это просто пиздец, маты сами сыплются с языка – так ты меня удивил. Я просто охуеваю… Вы, блядь, какие‑то ебанутые все – поколение «икс», поколение «игрек», хуй знает что. У нас такого не было никогда – тоже ведь музыканты, и покруче, чем сейчас. Я в «Землянах» играл на ударных. Приезжаем в какой‑нибудь город – гастроль десять дней. И каждый день – дворец спорта, причем полный всегда, под завязку. И чтобы кто‑нибудь водку там спиздил, такого не было, быть не могло…
По фойе дома культуры бегают девочки лет по десять в балетных пачках. Мы проходим мимо них, стараясь не ударить инструментами, выходим на крыльцо.
– Ну что, Леха, спасибо тебе, – говорю я. – Теперь новую базу надо искать.
– Херня, – говорит Глеб. – Баз в Москве дофига. А эта параша уже надоела.
* * *
Отмыкаю дверь, захожу в квартиру. Снимаю с плеча гитару, прислоняю к стене. Она падает, я ловлю ее за ручку чехла, осторожно кладу на пол.
– Эй, есть здесь кто живой?
– Я на балконе! – кричит мама.
Я снимаю кроссовки, прохожу через комнату, выхожу на балкон. Мама курит. Она курит редко – только когда ее достают на работе. Она работает в турфирме – уже пять лет, а до этого вела географию в школе.
Я спрашиваю:
– Что, опять проблемы на работе?
– Можно сказать и так.
– А что случилось?
– Так, ничего. Мелочи. Не хочу об этом. Все пройдет…
– Вспоминать не надо…
Мама тушит сигарету о поручень балкона, кладет окурок на карниз, чтобы потом выбросить. Она никогда не бросит окурок вниз. Говорит, что так делают только люмпены.
– Как репетиция?
– В общем, нормально. Но базе той больше не будем.
