Первый – большая коляска с опущенным верхом, запряжённая парой рыжих коней. В ней сидели рядом две особы, закрываясь от солнца кружевными зонтиками, а напротив них, вальяжно закинув ногу на ногу, сидел гусар и указывал кучеру, куда править.
Следом двигалась двухколёсная колясочка – таратайка, – запряжённая одной вороной лошадью. Кучера у этой таратайки не было. Лошадью управлял единственный пассажир, одетый в крестьянский костюм.
Выехав на широкую дорогу, тянувшуюся меж полями, большая коляска прибавила ходу, поднимая за собой облако пыли, а в самый хвост этого облака вынужденно пристроился второй экипаж.
Запряжённая в таратайку вороная, привычная ко всему, бежала вперёд с совершенно флегматичным выражением морды. А вот пассажир к пыли не привык, но и отступать не собирался, поэтому досада, поначалу отразившаяся на его лице, вскоре сменилась стоическим терпением.
* * *
В имение Ржевского добирались примерно час, но за час поручик так и не успел обсудить с Тасенькой план действий.
Причиной этому стала Белобровкина, которая всю первую половину пути спрашивала:
– Александр, а когда ж твои земли начнутся? Скоро?
Всю вторую половину пути старушка интересовалась:
– А вот это поле твоё? А вон тот лес? А вон те луга? А вон то стадо коровье?
Поручику каждый раз приходилось объяснять, что границы его владений вовсе не так широки, и лишь последние пять минут дороги он мог отвечать, почти не глядя:
– Это моё. И это моё. И это.
Когда коляска, в которой Тасенька и Белобровкина везли своего «похитителя», миновала деревню Горелово и въехала в ворота усадьбы, перед крыльцом барского дома тут же собралась толпа.
Дворня не знала, кто приехал с барином, но на всякий случай согнулась в поясном поклоне и не разгибалась, пока барин любезно помогал своим гостьям выйти из коляски: сначала – девице, а вслед за тем – старухе.
– Ну что ж, дворня вышколенная, – удовлетворённо сказала Белобровкина, после чего все спины, наконец, разогнулись.
– Не возвращалась? – со слабой надеждой спросил Ржевский, но по лицам дворни было и так понятно, что новостей о Полуше нет.
– Что будем делать, Таисия Ивановна? – обратился поручик к Тасеньке.
– Осмотримся, – ответила она.
– Да, осмотреться не мешало бы, – сказала Белобровкина, направляясь в дом, и оглянулась с порога: – А где у вас церковь? Венчаться-то надо.
– В усадьбе нет церкви, – ответил Ржевский. – Есть в деревне.
– Плоховато, но что ж делать, – проворчала Белобровкина и ушла в дом, а оттуда крикнула: – Квасу мне подайте!
Кухарка Маланья и одна девка кинулись к ней, остальная дворня молча ожидала указаний барина и, кажется, никто не заметил, когда рядом с коляской остановилась таратайка. Из таратайки вылез Петя.
– Таисия Ивановна, – начал он, подойдя к Тасеньке, – я полагаю, что шутка затянулась. Ваша бабушка уже про церковь рассуждает.
Ржевский хотел сказать «бобрёнку», чтоб помалкивал, но Тасенька сделала это сама – очень строго и серьёзно произнесла:
– Пётр Алексеевич, у меня здесь важное дело, и я вас прошу мне не мешать.
– Важное дело? – переспросил Петя, но Тасенька уже не слушала его и обернулась к Ржевскому:
– Александр Аполлонович, укажите мне, пожалуйста, кто из вашей дворни хорошо знает Полушу.
Ржевский опять засмущался, как тогда на аллее, потому что пришлось представить Тасеньке свой гарем:
– Вон – Груша и Дыня… то есть Дуня.
Чтобы одолеть смущение, поручик нарочито строго сказал:
