К концу стирки спину было не разогнуть, всё тело ныло и болело, как побитое, глаза краснели и слезились от щёлока. Но это была только половина стирки. Для разнообразия, маме приходилось идти за водой снова, на очереди было полоскание, рядом с ней ходила за водой со своим бидончиком и я. Колонка в 100 м от дома. Я уж не говорю о том, что воду надо налить в бак, потом в корыто, потом несколько раз вылить из него и вынести помои. Наконец бельё выстирано! С большим тазом, полным мокрого белья, кряхтя и тяжело вздыхая, мама с трудом взбиралась на чердак. Там она натягивала верёвки и развешивала бельё. А дальше – моя задача – его охранять.
Были в то время такие «волшебники» – стоит им появиться, как бельё, даже ещё мокрое, вдруг исчезало вместе с верёвкой. Охранять бельё мне нравилось. Правда на чердаке были постоянные сквозняки, но зато как там было интересно и таинственно. Я с подружками обследовала чердак вдоль и поперёк. У нас там были свои закутки у слуховых окон, мы там играли в свои незамысловатые игры и прятали свои детские секреты: цветные стёклышки, камешки и другую дребедень.
Бабушка сделала мне куколку из тряпочки, свернув её жгутиком и сложив вдвое. А потом она перетянула его ниткой поперёк, выделив головку, пришила жгутики-ручки и такие же ножки. Мама нарисовала кукле лицо. В рисовании она сильна не была. Получилось не очень: глазки, как пуговицы, рот косоват, брови, как у старого пирата, но придираться к таким мелочам никто не собирался, да и выбирать было не из чего. Вот с этой куклой мы и играли, у других-то и такой не было. Тематика наших игр была бы необычной для современных детей: очень мы любили играть в похороны. Моя кукла умирала много раз, была захоронена по всем правилам, в могилке и даже оградку из палочек мы ей делали. А потом она оживала. Всё-таки природный оптимизм брал верх.
Хоронили мы и мух и жуков и гусениц. Отражали в игре окружающую действительность: тогда много людей умирало, и детей в том числе. Там же, на чердаке, стоял сундук со старыми газетами и журналами. Чей он был, мы не знали. Мы разглядывали довоенную жизнь в картинках и воспринимали её, как сказку. Проветренное и слегка подсушенное бельё вновь собирали и досушивали на общей кухне. В общем, казнь египетская, эта стирка. А ведь ещё надо было гладить это бельё тяжёлым чугунным утюгом с горячими углями внутри утюга. Утюг был один на всю квартиру, но мама пользовалась им чаще всех – она любила порядок и чистоту. Пища, которую мы ели, не была сытной, поэтому есть хотелось едва мы вставали из-за стола, особенно хлеба, а с хлебом-то у взрослых были большие проблемы, как, впрочем, и с остальной пищей. Продукты продавали по карточкам. И хотя очереди никто не отменял, бабушка могла купить все продукты, указанные в карточке, но их было ничтожно мало. Гарантированно, 800 г хлеба в день, но при нехватке других продуктов, хлеба надо было больше.
В конце 1947 года карточки отменили и даже провели небольшое снижение цен, но стало ещё хуже. Хлеба можно было купить больше, но давали 1 буханку в руки, а чтобы купить 2, надо было идти в очередь вдвоём. Мама работала, Виктор уехал, Славик – мал, а мне уже около 6 лет и, значит, я больше всех подходила бабушке в напарницы. Спорить с бабушкой – пустой номер, капризы пресекались коротко и ясно: не пойдёшь – не получишь хлеба, и это был убойный стимул. Что такое хлеб в нашей жизни, мы знали не понаслышке. Бабушка будила меня очень рано, ещё затемно, и мы шли с нею в центр города в булочную занимать очередь. Бабушка молча тянула меня за руку, а я, закрыв глаза и дрожа от холода, спотыкаясь, перебирала ногами, досыпая на ходу. Наш номер нам писали на руке химическим карандашом. Идти обратно было далеко, поэтому мы стояли до 8 часов утра, ожидая открытия магазина, часа 3. Дети, стояли вместе с взрослыми, в это время им было не до игры, – полусонные, озябшие, прижавшись к своим близким, закрыв глаза и покачиваясь, дремали стоя.
