После гегемонии. Что будет с ними и с нами - страница 11

Гилпин утверждает, что «природа власти еще более неуловима, чем природа богатства». Однако вместо того чтобы вступать во «внутридисциплинарную перепалку» по этому поводу, он следует определению власти, данному Гансом Моргентау, как «контроля человека над умами и действиями других людей». Власть, по мнению Гилпина, относится к причинно-следственным связям и зависит от контекста, в котором она осуществляется: «в международных отношениях не существует единой иерархии власти» (1975, с. 24).

Определение власти в терминах контроля достаточно правдоподобно, но оно не решает вопроса о ценности концепции в изучении политики. Чтобы использовать концепцию власти для объяснения поведения, необходимо уметь измерять власть до объясняемых действий и строить модели, в которых различные объемы или типы власти приводят к различным результатам. То, что Джеймс Г. Марч назвал «моделями базовой силы», предназначено для достижения этой цели путем использования осязаемых измерений ресурсов власти – таких как количество людей, качество оружия или богатство – для предсказания результатов политических споров. Однако предсказания этих моделей неточны, отчасти потому, что некоторые акторы больше заботятся об определенных результатах, чем другие, и поэтому готовы использовать большую долю своих ресурсов для их достижения (March, 1966; Harsanyi, 1962/1971). Таким образом, модели базовых сил, такие как «грубая» теория гегемонистской стабильности, рассмотренная в главе 3, полезны лишь в качестве первого приближения. Эти модели можно уточнить, добавив вспомогательные гипотезы, которые касаются роли нематериальных факторов, таких как воля, интенсивность мотивации или – в «рафинированном» варианте теории гегемонистской стабильности – лидерство. Однако, к сожалению, эти факторы можно измерить только после события. Власть больше не используется для объяснения поведения; скорее, она обеспечивает язык для описания политических действий.

Выше мы видели, что в неоклассической экономической теории стоимости богатство не используется в качестве первичной категории для объяснения спроса или цен; напротив, стоимость (следовательно, богатство) выводится из спроса и предложения, что отражается в движении цен на рынках. Таким образом, концепции власти и богатства имеют общий недостаток в качестве основы для экспланации поведения: чтобы оценить власть акторов или то, является ли данный товар, услуга или сырье богатством, необходимо наблюдать поведение во властных отношениях или на рынках.

Размышления о богатстве и власти как целях государства вскоре приводят к выводу, что они дополняют друг друга. Для современных государственных деятелей, как и для меркантилистов XVII и XVIII веков, власть является необходимым условием изобилия, и наоборот. Два примера, рассмотренные более подробно в последующих главах, иллюстрируют этот тезис. В конце 1940‑х годов американская мощь использовалась для создания международных экономических механизмов, соответствующих структуре американского капитализма; и наоборот, военная мощь США в долгосрочной перспективе зависела от тесных экономических, а также политических связей между Соединенными Штатами, с одной стороны, и Западной Европой и Японией – с другой. Сказать, что американские экономические или политические цели были первичными, как это часто делают историки, вовлеченные в споры о холодной войне, – значит упустить суть, которая заключается в том, что экономические интересы США за рубежом зависели от создания политической среды, в которой мог бы процветать капитализм, а американские политические интересы и интересы безопасности зависели от экологического восстановления в Европе и Японии. Эти две группы целей были неразрывно связаны, и для их достижения требовалась схожая политика. Точно так же, когда в 1974 году Соединенные Штаты предложили создать международное энергетическое агентство, чтобы помочь справиться с переходом власти над нефтью к странам-производителям, они сделали это как для того, чтобы справиться с экономическими последствиями роста цен на нефть, так и для усиления собственного политического влияния. Эффективные международные действия по облегчению экономического положения казались невозможными без американского лидерства; и наоборот, влияние и престиж США, вероятно, усилились бы благодаря успешному руководству коллективными усилиями по обеспечению энергетической безопасности.