– Катя… – начала Юля, но та подняла руку.
– Всё нормально. Правда. Просто не всё всегда надо вслух. Иногда самое важное – в тишине.
Ольга закатила глаза, но не грубо. Скорее с нежностью, как бывает с самыми близкими.
– Так, всё. Хватит душевного стриптиза. У кого-нибудь есть что-то более возбуждающее, чем воспоминания о несбывшемся?
– У меня, – сказала Ася, вставая. – Я принесла подарок. Не курьерский. Личный.
Она открыла свою сумку и достала… пачку писем. Настоящих. Написанных от руки.
– Это что? – удивилась Юля.
– Письма. Мне. От него.
– От актёра?
– Нет. От другого. Первого. Я их хранила. И сейчас перечитывала. И поняла – он никогда не любил меня. Он любил меня, когда я молчала. Когда я смеялась. Когда я слушала. А когда я начала говорить – он исчез.
– Почему ты их держишь? – спросила Катя.
– Потому что я тогда ещё была другой. И эти письма – как открытки из той жизни. Где я всё ещё надеялась, что кто-то меня поймёт. Не примет. Не спасёт. А просто поймёт.
Юля взяла одно письмо, не открывая. Долго держала в руках.
– Я однажды сожгла всё, что было связано с моим бывшим. И фото. И письма. Даже билеты в театр. Но запах остался. В памяти. В теле. В снах.
– Мы же не машины. – Ольга села ближе. – Нельзя стереть. Можно только научиться жить рядом с этой памятью. Как с соседкой. Слегка сумасшедшей. Но неопасной.
Ася кивнула. Она выглядела хрупко. И в то же время – как будто только что пережила бурю.
Катя посмотрела на часы.
– Время за полночь. Официально пора спрашивать глупости.
– Например? – оживилась Юля.
– Например… вы верите в любовь после тридцати?
Повисла тишина.
Юля первая ответила.
– Я верю. Но не в «бабочек». А в любовь-работу. Где двое сидят, разбирают завалы прошлого и не пугаются обломков.
– Я верю в партнёрство, – сказала Ольга. – Где секс – не обязанность. Где молчание – не наказание. Где можно пердеть под одеялом. Извините.
– Не извиняйся, – хмыкнула Ася. – Это и есть свобода.
Катя встала. Прошла по комнате. Замерла у окна.
– А я… иногда думаю, что любовь – это как метро. Кто-то заходит, кто-то выходит. А ты – просто едешь. И главное – чтобы не потерять сумку и не промахнуться с пересадкой.
– И не садиться рядом с тем, кто орёт по телефону, – вставила Ольга.
Ася рассмеялась, но слёзы блестели в глазах.
– А я… я пока не верю. Но хочу. Это уже что-то, да?
Катя повернулась к ней:
– Это – всё. Иногда «хочу» сильнее, чем «верю».
Они выпили. Опять. Уже не весело. Но как ритуал. Как признание.
Юля вдруг сказала:
– Можно я признаюсь?
– Ты же психолог. У тебя по должности, – сказала Катя.
– Мне иногда страшно, что мы всегда будем только друг у друга. Что никто так и не появится. Что все мужчины – это просто эпизоды. А финальный титр – это мы, сидящие на кухне, с бокалом и историей.
– А что в этом страшного? – спросила Ольга. – Это ли не хэппи-энд?
– Не знаю. Может, потому что внутри я всё ещё та девочка, которая хотела, чтобы её выбрали. Не потому что удобно. А потому что «ты – это ты».
Ася подошла, обняла её сзади.
– Ты уже выбрана. Вот. Мы. Мы выбрали тебя. Каждый раз. Даже когда ты психуешь, влюбляешься в токсиков и цитируешь Фрейда.
– Ага. Даже когда ты гладишь чакры, а не бельё, – добавила Катя.
– Даже когда у тебя ПМС и ты хочешь убить, – кивнула Ольга.
Юля засмеялась и заплакала. Сразу.
– Спасибо. Правда.
Ася села обратно, достала блокнот.
– Надо будет включить это в пьесу. Сцену, где героиня впервые понимает: не все дыры в сердце затыкаются мужчиной.
