– Дома Тэру-сан тоже волновалась. В письме из Парижа, кажется, всё было слишком преувеличено…
Кёко говорила с трудом, задыхаясь.
– Может, вам лучше помолчать? Мы всё узнаем потом, – вмешался Киёси, видя её состояние.
– Да… – она кивнула.
Но через две-три минуты Кёко снова заговорила:
– Знаете, я даже злилась на вас. Там, когда мне захотелось вернуться… Помните первое письмо из Парижа, где меня звали обратно? Как раз тогда вы приехали и поддержали эту идею. И я подумала, что это из-за вас во мне что-то перевернулось…
Она говорила тем же слабым голосом.
– А, правда? Хм, правда? – Киёси отвечал, как посетитель в больнице, наполовину из вежливости.
– Позовите Мицуру, – вдруг попросила Кёко.
– Мицуру, разве ты не подойдёшь к маме?
– Что?
Дядя немного подвинулся, давая Мицуру место рядом.
– Все в Синбаси? – Кёко взяла Мицуру за руку.
– Син и Эйко не приехали.
– И не нужно. Они ещё маленькие.
Она посмотрела на Мицуру взглядом, словно хотела убедиться, что он – её самый старший и самый важный ребёнок.
– Мидзуки и Ханаки уже не плачут по ночам?
– Не знаю, я в школе. Тётя, я третий.
– Мицуру… что?
– Я третий, тётя. А Такаши – четвёртый.
Кёко стало грустно от того, что Мицуру путался в словах и даже не замечал этого. На этот раз слёзы были холодными.
– Хидэ-сан, ты видел «Китано-мару»? – Мицуру обратился к кузену.
– Ага, видел.
– Что больше – «Ариоль» или он?
– Конечно, «Китано-мару».
В словах сына Кёко услышала отголоски той хмурой весенней ночи, когда она, одинокая, покидала северный порт Японии на русском корабле. Ей вспомнилось, как уже тогда, в тот момент, ей отчаянно хотелось вернуться.
Перед прибытием в Синбаси она хотела умыться, но это казалось невозможным. Всю ночь на «Китано-мару» она металась в постели, и теперь даже переодеться было невмочь. Её нынешнее состояние, когда не осталось сил ни на что, казалось ей жалким.
Журналисты незаметно исчезли. Хатао и Хидэя пересчитывали ручную кладь, решая, что отправить с доставкой.
Кёко представила, как скоро увидит Мидзуки, Ханаки и Такаши, и её охватило желание заплакать. Чтобы отвлечься, она заговорила с Киёси:
– Мне так плохо, что я даже не умылась.
– Ничего, всё в порядке.
– Как поживают Каору и Тиэко, ваши девочки?
Она покраснела, вдруг осознав, что до сих пор не вспоминала о племянницах.
– Они в порядке.
– Наверное, уже большие?
Собственные слова показались ей неестественными.
– Я очень люблю Тиэко, – сказала она, но это прозвучало неуместно.
После жизни в мире, где никто, кроме мужа, не понимал её языка, после тридцати восьми дней на корабле, где она лишь отдавала приказания стюардам и stewardess, не ведя нормальных разговоров, теперь даже обычная беседа давалась ей с трудом.
Слёзы, которые она сдерживала с самого утра, казалось, вот-вот хлынут, как те страшные волны океана. Но это была не печаль, смешанная с радостью, а горечь от осознания, что они с мужем не смогли вернуться к детям вместе.
Радость от встречи с детьми, которых она так ждала, теперь, когда они были рядом, казалась ей не такой уж значительной.
– Тётя! Мама, мы уже в Синбаси! – Мицуру подошёл к матери.
– Мы приехали, – сказал Киёси.
Кёко была бесконечно рада, что Мицуру не стал таким большим, как она представляла. Зато Мидзуки и Ханаки казались ей выше, чем должны были быть. От этого на глаза навернулись слёзы.
Её собственный вид в лиловой накидке поверх алого нижнего кимоно с ватой казался ей жалким и нелепым.
