За поворотом уже виднелись ворота дома Мисака.
– Ба-а-абуля! – раздался за забором детский голос.
Тот же возглас, но ниже, повторил мальчик. Высокий голос принадлежал девочке, низкий – мальчику.
В этот момент Кёко вспомнила письмо от Тэру, где та писала, как полюбила Эйко, но ни слова не упомянула о Сине. А ещё – как Эйко выгибалась и кричала «Не хочу!», когда Кёко пыталась взять её на руки.
Сердце её сжалось: не получилось ли так, что Эйко затмила Сина в любви тёти?
– Надо скорее обнять Сина! – невольно потянулась она вперёд.
– До-о-омой! – с грохотом открылись ворота.
Пока кучер помогал Мидзуки выйти, Кёко почти упала, переступая порог.
В прихожей стоял Син, улыбаясь и потупив взгляд. Эйко смотрела на мать бледными, почти белыми глазами, кривила губы и пряталась за ширмой. Она почти не выросла. Син же подрос сантиметра на три.
Появилась и круглолицая служанка лет семнадцати-восемнадцати.
– Син-бо…
Услышав голос матери, Син вытянул руки в рукавах-«трубочках» вперёд, как ружьё, сжал губы и убежал внутрь.
– Давай я тебя обниму, Син-бо!
Кёко побежала за ним. Ей нравилось бегать по комнатам вслед за сыном.
Между белыми, жёлтыми хризантемами и розовыми георгинами стояли семь-восемь тёмно-красных целозий.
Над ними возвышалось дерево с крупными листьями, похожими на лавровые, и гроздьями кораллово-красных ягод у основания. После пышных южных цветов Сингапура и Гонконга скромные растения родной страны навевали тоску.
– Как хорошо, что они расцвели.
– Да, – радостно ответила Тэру.
– А Киёси и Хидэ разве не в экипажах?
– Наверное… Сестра, может, переоденетесь?
– Да… Но сначала я должна вас поблагодарить.
– Не стоит.
Тэру вышла в соседнюю комнату площадью в шесть татами. Кёко с тоской смотрела на дверь кабинета.
Войдя в комнату, чтобы переодеться, она огляделась:
– Тэру-сан, спасибо вам за всё. Вы так хорошо всё подготовили.
Новые татами радовали свежестью.
– Сестра, вы так исхудали…
Тэру произнесла то, что давно хотела сказать.
– Правда? О, какой красивый воротничок вы купили! Хотя, наверное, смешно – лицо-то обгорело в Индийском океане.
Кёко примерила повседневное кимоно с фиолетовым воротником, украшенным крупными голубыми хризантемами.
– Поскорее поправляйтесь.
– У меня даже нет сил умыться борной кислотой.
– Что вы!
– Я ведь ещё не умывалась.
– Сейчас приготовим горячую воду.
Кёко была до слёз рада, что в доме есть человек, с которым можно так душевно поговорить.
Завязав шнурки на пояске, она направилась в соседнюю комнту, где стояло зеркало.
Проходя через столовую, она подумала: «Как же приятно снова быть дома!».
Оказывается, то, что казалось почти исчезнувшим, на самом деле никуда не делось.
Присев перед зеркалом, она увидела, как фиолетовый воротник резко контрастирует с её потемневшим лицом.
«Муж далеко», – с досадой подумала она и встала.
Вспомнилось, как в Париже она каждый день проверяла в трёхстворчатом зеркале, сочетаются ли воротник и кимоно. Теперь эти воспоминания кололи сердце, как зависть некрасивой женщины.
Кабинет Сюдзана был прибран, полки вымыты, в нише стояли хризантемы.
Почерневшая серебряная фольга на свитке, который он когда-то повесил, казалась ей такой же печальной, как и её собственный упадок.
Раздался звук открывающихся ворот, затем со стороны сада появились Киёси и Хидэя, а из прихожи – Хатао и Нацуко.
После того как ушли журналисты, Киёси и Тэру тихо посовещались. Затем Киёси написал на бумаге: «Не принимаем посетителей» и Тэру приклеила её у входа рисовым зерном.
