После завтрака - страница 27

Папы в этом сне нет. Как не было его в тот день, когда в наш сад вторгся бульдозер. Я злюсь на отца. Это он виноват в том, что мы потеряли сад. Но как это вышло? Я не знаю. Не хватило чьей-то подписи? Потерялся какой-то документ? Или этот сад и вправду никогда нам не принадлежал? Оформляя наследство, отец что-то упустил из виду. В суде мы проиграли, и городские власти получили право провести перед нашим домом дорогу – для того, чтобы можно было возить грузовиками уголь в новые дома. Я зол на отца. Это он во всем виноват.

Вишни бульдозеру мало, и он набрасывается на лавровое дерево, а потом на сливу. Они высокие, падают медленно и неохотно. Ветви, долгие годы дарившие друг другу тень, и длинные стволы лежат теперь бок о бок на земле. Для шелковицы сил у бульдозера маловато. Ее срубят. Нападут на нее с топорами. Отец несколько дней будет угрюмо молчать. Эта шелковица росла в нашем саду еще во времена моего деда, а может, и раньше. Сам сад принадлежал скорее ей, чем нам. Ее корни уходили под дом, дотягивались до соседских владений. Теперь же нанятые городскими властями рабочие, набросив на огромное дерево канаты, пытались повалить его на землю, а их товарищи потирали руки в предвкушении: «Шелковица будет наша!» Что значит «наша»? Какой будет в этом смысл после того, как вы срубите и повалите ее, рассыпав ягоды по земле и убив ее душу? Сожгут, говорит мама тихим голосом, чтобы отец не услышал. Будут у них дрова на зиму.

Бульдозер давит своими гусеницами мамину лаванду и розмарин. Потом разворачивается в мою сторону. Поднимает свой ковш все выше и выше – чтобы изо всех сил обрушить его на меня.

Папа!

Этот крик не сорвался с губ, но еще звенел в моей голове, когда я очнулся в холодном поту. Телефонный звонок, громкость которого была установлена на максимум, разрывал наполненный зловещим тусклым светом воздух. Я сбросил тонкое желтое одеяло и босиком выскочил из комнаты. Несмотря на летнее время, каменный пол был холоден как лед. Мама рассердится, что я не надел тапочки, будет пугать, что живот заболит.

Но нет! Мама, одетая в хлопчатобумажную ночную рубашку с короткими рукавами, застыла с красной телефонной трубкой в руке, освещенная бледным светом занимающейся зари. Она тоже босая. Каштановые волосы рассыпаны по плечам. Глаза большие-большие. Скулы заострились. Я никогда ее такой не видел. Эта женщина была похожа не на мою маму, а на крестьянку из деревни. Самым страшным, не знаю уж почему, было то, что она не надела тапочки. Я подбежал к ней, обнял за ноги. Из трубки доносился дядин голос.

– Небахат, ты тут? Ты слушаешь? Никуда не уходи. Я сейчас приеду. Поняла? Я уже выхожу. Пожалуйста, не надо тебе сюда приезжать.

Дядя замолчал. Из трубки послышался гудок. Ровная, бесконечная нота ля. Пииииии. Я все еще стоял, обхватив мамины ноги, и гудок мне было отлично слышно. А вот мама его не слышала, хотя и прижимала трубку к уху. Я встал на цыпочки, вынул трубку из ее руки и положил на место. Телефон коротко звякнул. Этот звук словно бы вывел маму из гипноза. Она взяла меня за руку и усадила на диван у окна, выходившего на наш разоренный сад. Небо светлело, звезды гасли, и вместе с ними гасло что-то во мне. Маме не нужно было ничего говорить. Случилось что-то очень плохое. Самое плохое, что только могло случиться.

– У Фикрета родилась дочка, – пробормотала Нур, возвращая беспроводной телефон на тумбочку. Новые телефоны уже не звякали, когда кладешь трубку. И номер не надо было набирать – вместо диска кнопки. С каждым днем мы становились все более и более нетерпеливыми. Технический прогресс, подлаживаясь под нашу торопливость, предлагал множество новых способов делать все проще и быстрее.