– Так и в здешних краях, брат Антипка, – напомнил есаул Яков, – жизнь будет такая же беспокойная, как и на Руси. Там каждое лето жди с Крымского шляха татарскую набеглую орду. А здесь, кроме кучумовцев, иных степняков сущая прорва: и казахи забегают, и ногайцы, и бухарцы не прочь поживиться меховой рухлядью соболиной или лисьей, отняв ее у северных манси и иных народцев.
– Ништо-о, – отсмеялся Антипка, хлопнул вожжами по бокам лошади, чтобы шагала веселее. – Приберем всю Сибирь, города поставим, мужики заселят здешние земли, вот и будет покой от набеглых разбойников! Эй, Кузьма! Что-то тебя вовсе не слышно! Неужто спишь в седелке и не боишься шмякнуться старыми костями о твердь земли?
– Как же! – фыркнул старый казак и пренебрежительно оттопырил порченную шрамом нижнюю губу. – При твоей нескончаемой болтовне и давнолетние мертвецы с погоста разбегутся, косточки теряя, потому как покоя лишатся! – И обратился к Якову: – Покудова тихо окрест. Вороны по деревьям сидят смирно, не полошатся посторонними людишками.
– Дай-то бог, чтобы и далее так было, тишь да гладь, казакам благодать! – откликнулся есаул, усаживаясь поудобнее на подстилке из сена – малоезженный в последние годы тракт от Кашлыка на юг, во владения князя Бегиша и его городок на правом берегу Иртыша, сильно подзарос травой и разбит конскими копытами, отчего повозку изрядно трясло на подсохших колдобинах. Ехали почти в полном безветрии на юг весь день спокойно – ни единой живой души не приметили, ни конной, ни пешей, словно по приказу хана Кучума все до единого жителя откочевали далеко на юг, к реке Ишим. Встретили несколько заброшенных мест стоянок татар, но следы костров явно говорили о том, что угли и обгорелые чурки пролежали под снегом всю зиму, свежих кострищ не находили.
– Должно, далеко убежал хан Кучум с кучумлятами, не скоро воротится в здешние места, ждать будет, когда степная трава поднимется, чтобы можно было пасти табуны и отары овец, – заключил к вечеру свои догадки есаул Яков, присматривая место для ночлега.
Решили заночевать на склоне небольшого холмика, покрытого голыми кустами, на ветках которых едва лишь наметились нежно-зеленые почки. Развели костер, достали по вяленой рыбине, в медном котелочке разогрели воду, которую про запас везли в двухведерном бочонке.
– Завтра надо будет поохотиться на ушастую длинноногую дичь, – отбрасывая в сторону рыбьи кости, пробормотал угрюмый Игнат. – С таких харчей не с татарами биться, а дай господь силы клопа на стенке раздавить! Много раз голодал я на своем веку, а такого мора вокруг себя не привел господь пережить!
Беспечный промысловик Фрол хохотнул, отпил глоток теплой воды, подтрунил над пожилым казаком:
– Покажись теперь на бугре молодая татарочка, да еще в одной исподней рубахе, так небось жеребеночком поскакал бы за ней, ась?
Игнат отмахнулся от промысловика, как от надоедливой осенней мухи, сквозь отвислые густые усы сплюнул в сторону.
– Сколь времени тебя знаю, так ты все о бабьих исподних рубахах убиваешься, Фролка! Я свою долю отбегал, меня женка и трое детишек под Воронежем домой дожидаются. Это вам с Антипкой всякая свежатинка в диковинку, вам и бегать по бурьяну.
Казаки посмеялись, а когда совсем стемнело, есаул распорядился, чтобы Антипка и Кузьма поднялись на холмик, устроили удобное ложе, подстелив из повозки сено и старые стрелецкие кафтаны, взяли для укрывания в холодную все еще ночь по толстому рядну и следили за окрестными лесами и поляной, да чтобы пихали друг друга из опаски уснуть.
