Последний день Петра - страница 4

– Так и есть! – улыбнулся Мо, – я сам удивился… «Обязательно схожу», – думаю… И на могиле той я был… Но об этом – позже. Сначала я дослушал Фросину историю.

– И что же она рассказала? – Эрн сгорал от нетерпения, ожидая интересную историю.

– Пётр тот жил один, – продолжил Мо рассказ Ефросиньи, – ничем особливо не занимался, – разве что повинных работ на барина не мог избежать, да и то – всё делал «спустя рукава». Потому махнули на него рукой – от такого работника никакого проку. Правда, человеком был добродушным, стеснительным, порой даже робким… «Без царя в голове», – говорили о нём с доброй улыбкой. Так и есть: то в одной компании посидит, то – в другой… где нальют, там и Пётр…

Люди отдыхали после тяжёлой работы, а он – почитай, всё время. Лишняя монетка у него редко водилась, потому как всё пропивал. Из дома, что от отца с матерью остался, всё, что можно продать, продал. В лохмотьях ходил, да приворовывал, – то курицу, то пару-тройку яиц стащит у кого, то в сад залезет за яблоками, да репку лишнюю из земли вытянет. Много не брал – боялся, что заметят.

Но люди-то – не дураки – знали, кто по сараям да огородам ночами шарится: ежели что пропало у кого – опять Пётр!.. Более некому. А тот – ни свет, ни заря да на Макаровский рынок пошустрее, покуда соседи только собираются. Продаст по-быстрому и назад спешит. Идёт, да здоровается со всеми, кланяется… да ещё и поможет на радостях какой-нибудь старушке.

Глядишь, к обеду у него уже и монетка лишняя, и закуска. И опять гуляет…

Бывало, соберутся мужики, да отметелят его, как следует. Один раз лошадь пропала. Как всегда, подумали на Петра, да поддали ему хорошенько. Оказалось, не причём он вовсе. Частенько побитым ходил, но зла ни на кого не держал, потому и к нему народ относился со снисхождением. «А, Петро… Да ну его!» – лишь махали рукой. Ругались, но прощали…

Пётр же – слова плохого никому не скажет, прямо зла не сделает… Разве что в огород залезть… Какой-то беззлобный он был, беззащитный даже: набедокурит, а потом – ходит, голову понурив, да с виной на лице… Ходит, глаза прячет: чует ⎯ виноват. И заглаживает: то на огороде у кого работает, то калитку чинит кому, али сарайку… Когда ⎯ заставят, когда обратятся за помощью, а когда и сам напросится.

Правда, делал всё – абы как. Давать ему стоящую работу, всё равно, что ребёнку поручить важное дело… Так и Пётр: либо не доделает, либо сделает так, что неделю простоит его творение, да и развалится. Но – без злого умысла… Просто так получалось у него всё; вроде и желал, как лучше, и даже верил искренне, что делает добротнее иных мастеровитых в деревне.

А вот что-нибудь нехитрое завсегда с радостью делал и частенько сам помощь предлагал. Бывало, сидит у дороги да ждёт, кому помочь. Несёт какая-нибудь старушка ношу тяжёлую, он и возьмётся подсобить… Навалит на себя мешки, сумы, корзины… Тащит, пыхтит, а сам довольный… Разговаривает о том о сём… Всегда – весёлый, доброжелательный… Никогда не унывал. Грех на такого обижаться.

А просить чего взамен стеснялся всегда: коли сами дадут – хорошо, а нет – и ладно… Развернётся и идёт обратно. «Эй, Петро, погоди! – часто кричали ему вслед, – иди, я тебе что-то дам…» То еды, а то и денежку подадут.

А когда ему есть нечего, или на хмельное денег нет, он возьмёт да и залезет к кому-нибудь в сарай или огород.

Бабка Клушка больше всех от него страдала. Как-то залез к ней в сарай, все яйца с насестов собрал, да на рынок понёс. Там его уж многие знали, потому хитрюга старался приезжим побыстренькому за полцены продать или поменять на что. Старуха кинется, а яиц и нет. «Ах ты ж!.. Опять Пётр! Вот ведь бестия окаянная!»