Читать онлайн Игорь Губерман - Последний Иерусалимский дневник
© Губерман И., текст, 2022
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Моей жене Тате – с любовью и благодарностью
«Забавны с реальностью наши контакты…»
Забавны с реальностью наши контакты
в любые текущие дни:
легенды и мифы нужнее, чем факты, —
понятней и ярче они.
«Смотрю я, горестно балдея…»
Смотрю я, горестно балдея,
как мир на самом деле прост:
заплесневевшая идея
идёт из кучи хлама в рост.
«Увы, но он никак не обнаружился…»
Увы, но он никак не обнаружился —
тот путь, что вывел нас пожить на свете:
я вовремя спросить не удосужился,
а нынче уже некому ответить.
«Убога поздней старости тюрьма…»
Убога поздней старости тюрьма
и горестна её неодолимость:
любое напряжение ума
родит во мне дремучую сонливость.
«Читаю разных типов откровение…»
Читаю разных типов откровение,
мне делается пакостно и грустно:
публичное общественное мнение
сейчас публичным домом пахнет густо.
«Законы, правила, традиции…»
Законы, правила, традиции
и нормы всех иных краёв
намного мельче интуиции
больших привластных холуёв.
«Оставив будней суету…»
Оставив будней суету,
понять пытаюсь Божью волю;
следы уводят в пустоту
и властно манят к алкоголю.
«В моём сегодняшнем уюте…»
В моём сегодняшнем уюте,
как камень, вложенный в пращу,
есть чувство близости к минуте,
когда я душу отпущу.
«Пока мы есть сейчас и здесь…»
Пока мы есть сейчас и здесь
внутри безумного пространства,
смешны напыщенность и спесь,
высокомерие и чванство.
«Вся цель моих мыслительных потуг…»
Вся цель моих мыслительных потуг,
попыток и усилий долгих лет —
понять, пускай отчасти и не вдруг,
зачем явился я на белый свет.
«Нельзя не выразить сочувствия…»
Нельзя не выразить сочувствия,
а также честь я воздаю
тем, чьё отсутствие присутствия
так освежает жизнь мою.
«Прошлое не стоит ворошить…»
Прошлое не стоит ворошить,
пусть оно висит, уже неясное,
ибо из былого можно сшить
нечто, настоящему опасное.
«Я спорю деликатно и тактично…»
Я спорю деликатно и тактично,
я душу не поганю грубой шуткой;
а то, что я ругаюсь неприлично —
так это от застенчивости жуткой.
«А время так необратимо…»
А время так необратимо
и так безжалостно оно,
что выпивать необходимо,
чтоб жить с эпохой заодно.
«Мои тюремные соузники…»
Мои тюремные соузники —
а с ними крепко я дружил,
мне вряд ли были бы союзники
в том, чем я тайно дорожил.
«Он так лучился и блистал…»
Он так лучился и блистал —
влюблялись даже зеркала,
пока какая-то глиста
его к рукам не прибрала.
«Я слабо верю в коллектив…»
Я слабо верю в коллектив,
хотя уютней в общих кучах,
но там рождается актив
людей совсем не самых лучших.
«Да, я изрядно толстокож…»
Да, я изрядно толстокож,
но видя мрази единение,
я ощущаю в нервах дрожь
и частое сердцебиение.
«Забавно, что в последние года…»
Забавно, что в последние года
взамен благоговения и страха
мне в голову приходит ерунда,
лишённая и смысла, и размаха.
«Переплетение ветвей…»
Переплетение ветвей
чревато соком ядовитым,
и прадед чистый был еврей,
а правнук стал антисемитом.
«Сколько жить ещё мне суждено…»
Сколько жить ещё мне суждено,
никому не известно про это;
но всегда интересно кино,
где не знаешь развязку сюжета.
«Тот путь, который выбрал я себе…»
Тот путь, который выбрал я себе,
он часто подвергался испытанию,
однако подчинялся не судьбе,
а личному душевному метанию.
«Вполне хватало мне ума…»
Вполне хватало мне ума —
всё понимал я про отечество,
но и по мне прошлась чума
сопливой веры в человечество.
«Я много пью хмельного зелья…»
Я много пью хмельного зелья
не только в пользу удовольствия,
не ради краткого веселья,
а для душевного спокойствия.
«Ко мне приходят мысли и сентенции;…»
Ко мне приходят мысли и сентенции;
я мог бы их использовать с успехом,
но я, принадлежа к интеллигенции,
встречаю их сомнением и смехом.
«Давнишняя загадочность России…»
Давнишняя загадочность России —
висящая над нею благодать,
и как бы в ней таланты ни гасили,
Россия продолжает их рождать.
«Высоких нет во мне горений…»
Высоких нет во мне горений
насчёт борьбы добра со злом:
наплыв печальных умозрений
лечу я выпивкой и сном.
«Года летят быстрее птичек…»
Года летят быстрее птичек,
меняя облик наш и мнения;
десяток пагубных привычек
я сохраняю тем не менее.
«Тоска приходит в душу ниоткуда…»
Тоска приходит в душу ниоткуда,
порой даже покою вопреки:
надеется позорная паскуда,
что ей легко сдадутся старики.
«Мой узкий мир ничуть не тесен…»
Мой узкий мир ничуть не тесен,
живу я в личном окружении,
я тот, кому я интересен
в любом доступном приближении.
«А старость потому порой уныла…»
А старость потому порой уныла,
томясь в домашних тапках и халате,
что некая осталась ещё сила,
но не на что и жалко её тратить.
«Почувствовав судьбы благоволение…»
Почувствовав судьбы благоволение
и жизнь мою угрюмо подытожив,
я рад, что совершил переселение
туда, где никому не нужен тоже.
«Приглядываюсь пристально и страстно…»
Приглядываюсь пристально и страстно
к обидному повсюдному явлению:
любых жрецов послушливая паства
весьма подобна овцам, к сожалению.
«Сейчас, когда помимо иллюстраций…»
Сейчас, когда помимо иллюстраций
читается последняя страница,
смешно уже чему-то удивляться
и вовсе нет резона кипятиться.
«Земного срока на закате…»
Земного срока на закате
смотрю вокруг без одобрения:
сегодня мир заметно спятил,
рехнулся в нём венец творения.
«Года текут невидимой рекой…»
Года текут невидимой рекой,
душа томится болью, гневом, жаждой,
невозмутимый внутренний покой
даётся даже старости не каждой.
«Не люблю я возвышенный стиль…»
Не люблю я возвышенный стиль
с воздеванием глаз и бровей,
мне приятнее благостный штиль
тихих мыслей о жизни моей.
«Пусть не хожу я в синагогу…»
Пусть не хожу я в синагогу
и не молюсь, поскольку лень,
но говорю я «слава Богу»
довольно часто каждый день.
«Я медленно и трудно созревал…»
Я медленно и трудно созревал,
хоть не плясал под общую чечётку,
а подлинный прошёл я перевал,
когда уже смотрел через решётку.
«Не говорил я это вслух…»
Не говорил я это вслух,
но замечал чутьём фактическим:
герои часто любят шлюх
с настроем тоже героическим.
«В отличие от гонореи…»
В отличие от гонореи
коронавирус дан от Бога:
религиозные евреи —
большая вирусу подмога.
«Я люблю любого эрудита…»
Я люблю любого эрудита,
он из наших с хаосом посредников,
в нём избытки знаний ядовито
льются на притихших собеседников.
«Добавляются нам неприятности…»
Добавляются нам неприятности,
когда к финишу клонит года:
стало больше забот об опрятности,
а у старости с этим беда.
«Не хочется двигаться, лень шевелиться…»
Не хочется двигаться, лень шевелиться,
исчезло былое лихачество;
я по легкомыслию – прежняя птица,
но только бескрылая начисто.
«Участливо глядит на нас Творец…»
Участливо глядит на нас Творец,
с печалью и тревогой пополам,
а значит, неминуемый пиздец
ещё покуда слабо светит нам.
«Мы вряд ли замечали б это сами…»
Мы вряд ли замечали б это сами,
но зеркало твердит опять и снова,
что виснут под обоими глазами
мешки от пережитого былого.
«Я из разумных стариков…»
Я из разумных стариков,
за справедливость я не воин,
а Божий мир, увы, таков,
что лишь сочувствия достоин.
«Хотя полно гуманных версий…»
Хотя полно гуманных версий,
что разделять народы – грех,
но всё равно арбуз – не персик,
а сыроежка – не орех.
«Бог явно длит моё существование…»
Бог явно длит моё существование,
надеясь, что к исходу утлых дней
я всё же сочиню повествование
о жизни неприкаянной моей.
«По жизни случаются дни…»
По жизни случаются дни,
когда уже ясно с утра,
что мрачными будут они,
и будет тоски до хера.
«Теперь я тихий долгожитель…»
Теперь я тихий долгожитель:
забыв былые приключения,
я лишь сочувствующий зритель
земного умопомрачения.
«Со счастьем очень тесно я знаком…»
Со счастьем очень тесно я знаком:
живу я у жены под каблуком.
«Старость – это горечь угасания…»
Старость – это горечь угасания
и с ветвей душевных листопад,
и окрестной жизни прикасание
часто раздражает невпопад.
«Бог аккуратно близких всех выкашивал…»
Бог аккуратно близких всех выкашивал,
а я пока остался срок тянуть…
Сегодня поминал я брата старшего.
Кого ещё успею помянуть?
«Похоже на дыхание чумы…»
Похоже на дыхание чумы
течёт заразы паводок шальной,
так сильно вирус вывихнул умы,
что станет жизнь совсем теперь иной.
«Ночью дух податлив чуду…»
Ночью дух податлив чуду,
всё загадочно на свете,
лунный свет рассеян всюду,
как евреи по планете.
«Мир хотя устроен не без блядства…»
Мир хотя устроен не без блядства,
но повсюду веет благодать,
многому пристойно удивляться,
ничего не стоит осуждать.
«Не известна конечная дата…»
Не известна конечная дата
у таких же, как я, долгожителей,
но теперь я живу бородато
и к себе отношусь уважительней.
«Хвалю кровать я кстати и некстати…»
Хвалю кровать я кстати и некстати:
когда-то я на ней любил жену,
а главное – на этой же кровати
когда-нибудь я ноги протяну.
«Отменный был бы я еврей…»
Отменный был бы я еврей,
весьма трудолюбивый,
но жаль – на дне души моей
живёт подлец ленивый.
«Прохиндей, вымогатель, пройдоха…»
Прохиндей, вымогатель, пройдоха,
слепок желчи, ума и гавна,
рад любому сказать, что эпоха
удручающе ложью полна.
«Я людей нисколько не сужу…»
Я людей нисколько не сужу —
так уж мы устроены, наверно,
я лишь огорчительно гляжу,
как ползёт на мир густая скверна.
«Пускай беснуется толпа…»
Пускай беснуется толпа,
вопя свои желания,
мне одинокая тропа
нужней для выживания.
«В это время навеки я влип…»
В это время навеки я влип,
в нём живу я и с ним заодно,
а что я – ископаемый тип,
я почувствовал очень давно.
«Когда евреи, головы клоня…»
Когда евреи, головы клоня,
благодарят незримого Творца,
то чувство гложет изредка меня,
что я меж них – паршивая овца.
«Не отвлекаясь на подробности…»
Не отвлекаясь на подробности,
скажу, что я бы, будь у власти —
пособие по неспособности
платил лентяям разной масти.
«Мы душевно – отнюдь не калеки…»
Мы душевно – отнюдь не калеки,
но не стоит сгибаться в поклонах:
дремлет варвар в любом человеке,
а проснуться готов – в миллионах.
«Увядание естественно…»
Увядание естественно —
мир безжалостно жесток,
только видеть очень бедственно
усыхающий цветок.
«И был я уязвим со всех сторон…»
И был я уязвим со всех сторон,
хоть жил, почти того не замечая,
а нынче я в еврействе растворён,
как сахар в чашке налитого чая.
«Напрасно нас пугает бездна…»
Напрасно нас пугает бездна —
в ней очень виды хороши,
туда заглядывать полезно
для укрепления души.
«С валютою не снятся мне мешки…»
С валютою не снятся мне мешки,
в достатке я живу, хоть не богато;
оплот моей свободы – те стишки,
которые в тюрьму свели когда-то.
«При жизни в сумасшедшем доме…»
При жизни в сумасшедшем доме
с его различными акцентами
разумно всё на свете, кроме
серьёзных споров с пациентами.
«Пока тупая сила правит миром…»
Пока тупая сила правит миром,
и ложь весьма успешно служит ей,
не надо ждать ни кацам, ни шапирам
ни тихих лет, ни даже светлых дней.
«Я часто про себя пишу неряшливо…»
Я часто про себя пишу неряшливо
и грустен, как весёлая вдова,
мне жалко про себя, такого зряшного,
отыскивать высокие слова.
«Я раньше никогда бы не подумал…»
Я раньше никогда бы не подумал,
что всё так переменится на свете,
и жизни обаятельного шума
достаточно мне будет в интернете.
«Учусь я у власти умению жить…»
Учусь я у власти умению жить,
завидны апломб и нахальство,
талантом в чужие штаны наложить
всегда отличалось начальство.
«Сегодня говорю я, что всегда…»
Сегодня говорю я, что всегда,
когда уходят царственные лица:
ещё один ушёл из-под суда,
который непременно состоится.
«Слова – сродни случайному лучу…»
Слова – сродни случайному лучу —
приходят без резонов никаких;
Похожие книги
Этот двухтомник – уникальный шанс стать обладателем самой полной фирменной коллекции гариков. Таким шансом грех не воспользоваться!
Этот двухтомник – уникальный шанс стать обладателем самой полной фирменной коллекции гариков. Таким шансом грех не воспользоваться!
В сборник вошли стихотворения известного поэта Игоря Губермана.
В сборник вошли стихотворения известного поэта Игоря Губермана.
Сборник юмористических и сатирических четверостиший, написанный членом союза писателей России с 2017 года. Автор 33 года отдал службе в армии, награждён боевым орденом и медалями, да и после службы работал, работает он и сейчас. И одновременно пишет стихи. Вот эти-то стихи и представлены на ваш суд. Кто-то скажет: это уже было! Игорь Губерман пишет в этом жанре, уже давно, и успешно пишет. Да, это так, и Владимир считает Губермана своим литератур
Литвин Василий Васильевич – член Союза приморских писателей. Родился в 1943 году в селе Погребище Винницкой области.С трехлетнего возраста живёт в Приморье.Лейтмотив творчества – судьба человека обездоленного, поднимающегося с колен, судьба России, мысль о её возрождении, о преодолении трагических ситуаций. В поисках поэтической формы обращается к фольклору, к русскому эпосу. Поэт хочет достучаться до сердца людей, вспомнить о том, что мы не Иван
Сборник стихов – солянка. Здесь и лирика, и палитра природы, контраст философии, и юмор с иронией. Жёсткое отношение к действительности нашей жизни и, конечно же, о любви.Рисунок на обложке нарисован автором и является оригиналом.
Автобиографическая история обретения Бога и любви, больше похожая на романтическую фантастику. Но в ней нет ни грамма выдумки.Всем читателям желаю счастья в личной жизни без тех страданий, что выпали на мою долю.
Пять актеров (3 женских и две мужские роли). Замечательная пьеса. Психологический театр во всей красе. Драма, заканчивающаяся трагедией. Соблазнений пять (четыре удачных, одно – нет), причем всякий раз соблазняют мужчину, попыток самоубийства две (одна предотвращена, вторая, похоже, нет). В основу пьесы положена реальная история любви немецкого философа Мартина Хайдеггера и его студентки Ханны Арендт, но персонажи пьесы – совсем другие люди.
Заказное убийство молодой красивой женщины. Повествование ведётся сразу по нескольким сюжетным линиям, вначале никак не пересекающимся друг с другом. Главный герой – киллер, работающий на силовые структуры государства. Путешествие группы силовиков через пространство.