Последний Иерусалимский дневник - страница 5

Восторженность ко мне приходит редко,

и счастьем искажается лицо,

я радуюсь восторгу, как наседка,

благополучно снёсшая яйцо.

«Увы, по мере пробуждения…»

Увы, по мере пробуждения —

а сны мне дарят утешение —

во мне растёт предубеждение

против земного мельтешения.

«Какую-то крошку тащил муравей…»

Какую-то крошку тащил муравей,

и груз был тяжёл малышу;

и стало смешно мне: я старый еврей,

но тоже продукты ношу.

«По возрасту давно бы мне пора…»

По возрасту давно бы мне пора

уже утихомириться, наверно,

но жизни ежедневная игра

по-прежнему влечёт меня безмерно.

«Зря иные кипят в беспокойстве…»

Зря иные кипят в беспокойстве,

не желая понять соответственно:

неисправности в нашем устройстве

нарастают с годами естественно.

«Уже я в жаркий перепляс…»

Уже я в жаркий перепляс

не кинусь в бурном хороводе:

года своё берут у нас —

дряхлеешь даже на свободе.

«Нет, на Творца я не в обиде…»

Нет, на Творца я не в обиде,

что так судьбу мне предназначил:

я столько всякого увидел,

что жил бы хуже я иначе.

«Время нынче катится безумное…»

Время нынче катится безумное,

сдвинулась какая-то основа,

в наше благоденствие бездумное

льются звуки хаоса земного.

«На свете есть такое вещество…»

На свете есть такое вещество —

звучит оно ругательством в народе;

я не люблю любое большинство:

в нём это вещество бурлит и бродит.

«Когда уйду я в царство теней…»

Когда уйду я в царство теней,

примусь, наверно, я роптать,

что нет у теней сновидений,

а мне их будет не хватать.

«Ненужное милее мне, чем нужное…»

Ненужное милее мне, чем нужное,

притом руковожусь я вкусом личным;

пристрастие моё, корысти чуждое,

и сделало наш дом таким отличным.

«Срок земной не знает замедления…»

Срок земной не знает замедления,

и замедлить старость нету средства;

скоро я достигну просветления

и впаду в задумчивое детство.

«Всякое моё изображение…»

Всякое моё изображение,

как и лично я в оригинале,

в женщинах будить воображение

может, к сожалению, едва ли.

«Бесчисленно обилие трактатов…»

Бесчисленно обилие трактатов

о том, как мир улучшить и спасти,

но столько же и пламенных плакатов,

зовущих уничтожить и снести.

«Охотно славу я воздам…»

Охотно славу я воздам

прогрессу женского создания:

отзывчивость прекрасных дам

растёт по мере увядания.

«Когда народ за душу трогали…»

Когда народ за душу трогали,

мы отзывались каждый раз,

и объявилось много погани,

но больше качественных нас.

«Живу я тихо и беспечно…»

Живу я тихо и беспечно —

как понимаю жизни суть,

а то, что жить не буду вечно,

меня не трогает ничуть.

«Простое вполне размышление…»

Простое вполне размышление

из воздуха всплыло затихшего:

моё неуёмное тление —

остатки горения бывшего.

«Когда у власти гаснут чары…»

Когда у власти гаснут чары,

и страхи видятся подробные,

тогда нужны ей янычары —

тупые, тёмные и злобные.

«Уже стою у двери в мир иной…»

Уже стою у двери в мир иной,

хотя навряд ли есть такая вечность;

на память полистав мой путь земной,

одобрил я и глупость, и беспечность.

«Устроен каждый очень разно…»

Устроен каждый очень разно

из непонятных Божьих тварей:

вот ведь живу я буржуазно,

а всей повадкой – пролетарий.

«Мне столь же нужно, как дыхание…»

Мне столь же нужно, как дыхание

и как послушнику – молитва,

слов невесомых колыхание,

когда несёт их в сети ритма.

«Едва лишь дымом сигареты…»

Едва лишь дымом сигареты

я вожделенно затянусь,

немедля тает в дыме этом

любая жизненная гнусь.

«Ушла из ног былая резвость…»

Ушла из ног былая резвость,

запал погас, исчезла прыть;

Назад Вперед

Последний Иерусалимский дневник - страница 5

Похожие книги