Последний Иерусалимский дневник - страница 7

«Всё, что выпало нам на веку…»

Всё, что выпало нам на веку,

не взыскуя доподлинной точности,

уложить я пытался в строку,

запирая на рифму для прочности.

«Скудость, мелюзга и шелупонь…»

Скудость, мелюзга и шелупонь,

полные в душе карьерной страсти,

очень создают большую вонь,

если добираются до власти.

«Предвестие, понятное не сразу…»

Предвестие, понятное не сразу,

довольно долго в воздухе крутилось,

и мы потом не зря ругали разум,

когда дурная весть уже явилась.

«Слово красивое – совокупление…»

Слово красивое – совокупление,

лучшее из утешений;

в каждом соитии есть искупление

всех остальных согрешений.

«Промчалась жизнь единым мигом…»

Промчалась жизнь единым мигом,

я исчерпал земную долю;

обязан я остался книгам,

жене, друзьям и алкоголю.

«Сулят года суровые…»

Сулят года суровые

тревожные гудки:

цветут везде махровые

крутые мудаки.

«Свою мы не улучшили породу…»

Свою мы не улучшили породу,

Творец о том нисколько не грустит,

но жутко мы загадили природу —

нам этого природа не простит.

«Приметы времени зловещи…»

Приметы времени зловещи:

влечёт коммерция юнцов,

народы сукам рукоплещут

и превозносят подлецов.

«Себя трудами изнуряя…»

Себя трудами изнуряя,

взыскуя Божьей похвалы,

нам не достичь порога рая,

а мыть в чистилище полы.

«Характер мой – довольно спорный…»

Характер мой – довольно спорный,

им я поэтому не хвастал,

зато порывы – благотворны,

хотя случаются не часто.

«Устав негодовать и удивляться…»

Устав негодовать и удивляться,

я думаю порой: ебёна мать,

есть многое на свете, друг Гораций,

о чём гораздо лучше бы не знать.

«А мне уже непостижимо…»

А мне уже непостижимо,

уже загадка для меня —

как можно жить внутри режима,

здоровье в целости храня.

«Есть чудо, тайна и секрет…»

Есть чудо, тайна и секрет

в любом поступке разовом:

я твёрдо знал, что Бога нет,

но кто мне путь подсказывал?

«Это лишь мыслишка, а не знание…»

Это лишь мыслишка, а не знание,

это в темноте моей просвет:

каждый что-то вносит в мироздание,

знает он об этом или нет.

«Сочинитель некрупного профиля…»

Сочинитель некрупного профиля,

я привязан к бумажным листам,

и гуляет моя философия

по доступным и мелким местам.

«Когда цветы к ночи пожухли…»

Когда цветы к ночи пожухли,

нигде не слышен пьяный мат,

ко мне доносится из кухни

невыразимый аромат.

«Я не предам себя стыду…»

Я не предам себя стыду

за то, что я люблю еду:

недаром слово «продовольствие»

созвучно слову «удовольствие».

«Бывало больно, горько, кисло…»

Бывало больно, горько, кисло —

судьба скупилась на ковриги,

и то, что нет у жизни смысла,

опровергали только книги.

«Судя обо всём уравновешенно…»

Судя обо всём уравновешенно,

трезво, не пристрастно, объективно,

трудно без печали, с болью смешанной,

высказать, как это всё противно.

«Влияние наследственных корней…»

Влияние наследственных корней —

заметно, впечатляюще и грустно:

мой предок – местечковый был еврей,

и я живу довольно захолустно.

«Пришло предчувствие приятное…»

Пришло предчувствие приятное,

и я поверил, идиот,

что нечто вдруг невероятное

случится и произойдёт.

«Однажды жизнь освободится…»

Однажды жизнь освободится

от заражений и опаски,

без масок будут наши лица

уже в обычной личной маске.

«Дни летят, превращаясь в года…»

Дни летят, превращаясь в года,

предвещая распад и разлом,

очень редко, совсем иногда

обдавая ушедшим теплом.

«Когда приходит увядание…»

Когда приходит увядание,

как и положено в судьбе,

родится новое страдание —

печаль о нынешнем себе.

«В будничной рабочей суматохе…»

Назад Вперед

Последний Иерусалимский дневник - страница 7

Похожие книги