Последний Иерусалимский дневник - страница 9

Мне часто кажется, что хватит

стихи высиживать, как курица,

но рифма – кстати и некстати

опять мешает образумиться.

«Если баба достаточно женственна…»

Если баба достаточно женственна,

и к тому же уживчивый нрав,

то и ругань у бабы божественна,

а мужик виноват и неправ.

«Ушли великие поэты…»

Ушли великие поэты,

где к Богу ближе,

однако я их силуэты

всё время вижу.

«Ветры времени сдувают нас, как пыль…»

Ветры времени сдувают нас, как пыль,

унося её в пространства запредельные,

остаются как сомнительная быль

наши образы, скупые и поддельные.

«Меня обманывали часто…»

Меня обманывали часто.

Жулью простительны грехи,

поскольку есть такая каста —

не дураки, но лопухи.

«Теперь я мало озабочен…»

Теперь я мало озабочен —

и мне признать не стыдно это, —

что время в мире близко к ночи,

и нету признаков рассвета.

«Желание писать несу, как гирю…»

Желание писать несу, как гирю,

по счастью, есть коллеги по перу:

то мысли украду, то рифму стырю,

то строчку целиком легко сопру.

«По жизни я вполне ещё бреду…»

По жизни я вполне ещё бреду,

держа свою зажжённую свечу;

стишки я сочиняю на ходу,

поэтому всё время бормочу.

«Я не был ни учёный, ни герой…»

Я не был ни учёный, ни герой,

и не хрипел устало и натруженно,

свой бутерброд, намазанный икрой,

я утром ем нисколько не заслуженно.

«О старости не зря с тоской вздыхают…»

О старости не зря с тоской вздыхают:

не лёгок путь последний до погоста,

и все земные связи усыхают,

а жить с самим собой совсем не просто.

«Не тоскую я о юной поре…»

Не тоскую я о юной поре,

день сегодняшний ловлю я с поличным;

время подлое стоит на дворе.

А когда оно бывало приличным?

«Мотался я туда-сюда…»

Мотался я туда-сюда,

стихи сажал на длинной грядке…

Теперь седая борода

и сил ничтожные остатки.

«Мне хорошо на склоне дней…»

Мне хорошо на склоне дней,

вся жизнь – уже вчера;

мне от судьбы – спасибо ей —

не нужно ни хера.

«Среди повседневных некрупных забот…»

Среди повседневных некрупных забот

вертеться доводится мне,

и что человечество рядом живёт,

я помню уже не вполне.

«Легко писать печально и уныло…»

Легко писать печально и уныло

про то, что мир жесток и бестолков,

про то, что непременно ждёт могила,

особенно – лихих весельчаков.

«Я ни за что людей не порицаю…»

Я ни за что людей не порицаю,

чужие души – дикий тёмный лес,

я многое на свете отрицаю,

но ко всему питаю интерес.

«Долгое немое созерцание…»

Долгое немое созерцание —

вещи, человечества, события,

в нас родит ответное мерцание —

мысли, откровения, наития.

«Как будто это некое предательство…»

Как будто это некое предательство,

однако же бывает, что друзья

в такие попадают обстоятельства,

что им уже никак помочь нельзя.

«Стишки то завывал я, то гундосил…»

Стишки то завывал я, то гундосил,

они то завихрялись, то парили,

и зрители, в душе которых осень,

меня потом весьма благодарили.

«Струится время беспросветное…»

Струится время беспросветное,

и возникают мысли пошлые,

какое будущее светлое

нам улыбалось в годы прошлые.

«Когда кончается гипноз…»

Когда кончается гипноз —

порою только через годы —

больнее колется мороз

и ощутимее невзгоды.

«Всё время хочется прилечь…»

Всё время хочется прилечь.

Когда-то был ведь непоседа.

А заведёшь о чём-то речь,

и вдруг забыл, о чём беседа.

«В настроение придя философское…»

В настроение придя философское,

сразу вижу я предел разумению;

всё во мне теперь уже стариковское —

даже мысли о себе, к сожалению.

«Я наслаждаюсь – нет иного слова…»

Я наслаждаюсь – нет иного слова,

Назад Вперед

Последний Иерусалимский дневник - страница 9

Похожие книги