Последний Иерусалимский дневник - страница 4

хотя я их не видел тоже.

«Со спорщиками раньше был я дружен…»

Со спорщиками раньше был я дружен,

а нынче – молчаливый инвалид:

мой умственный желудок перегружен,

мыслительный запор меня томит.

«Легко, вольясь в людскую реку…»

Легко, вольясь в людскую реку,

прильнуть к дыханию угарному;

уютна стадность человеку,

особенно – лицу бездарному.

«Кто в суете и круговерти…»

Кто в суете и круговерти

без мельтешенья жить не может —

наверно, он и после смерти

чертей в аду собой тревожит.

«То хлипких знаний фанаберия…»

То хлипких знаний фанаберия,

то чувства жизни торжество;

как совместить, что в Бога верю я,

но думаю, что нет Его?

«Когда гнетёт меня печаль…»

Когда гнетёт меня печаль

и настроение недужное,

беру стакан, но лью не чай,

а нечто более мне нужное.

«В Австралии резвятся кенгуру…»

В Австралии резвятся кенгуру,

на севере медведи ищут мёд,

а мне никак сегодня поутру

лень вязкая подняться не даёт.

«Младенцем сосал материнскую грудь…»

Младенцем сосал материнскую грудь

и рад был пелёнкам сухим,

и вовсе не думал, что жизненный путь

окажется долгим таким.

«Я прошлые не помню склонности…»

Я прошлые не помню склонности,

в былом поддержку не ищу;

о состоянии влюблённости

я только изредка грущу.

«Навряд ли мои предки унывали…»

Навряд ли мои предки унывали

в заполненные хлопотами дни;

я думаю, в местечках торговали

мечтами и надеждами они.

«Когда совсем удача рядом…»

Когда совсем удача рядом,

и надо чуть ещё сноровки,

то ухватить полезно взглядом,

не сыр ли это в мышеловке.

«Всё как-то стало безотрадно…»

Всё как-то стало безотрадно,

свихнулась жизненная ось;

живи я стайно или стадно —

гораздо легче мне б жилось.

«Дымит завод. Растут дома…»

Дымит завод. Растут дома.

Свет побуждает к жизни тьму.

Мир не сошёл ещё с ума,

но явно движется к тому.

«Я наделён образованием…»

Я наделён образованием

и грустью о его излишности,

что служит веским основанием

глухого чувства никудышности.

«Я был бы просто подлецом…»

Я был бы просто подлецом,

не огласив уведомления,

что мерзок вложенный Творцом

наш дар взаимоистребления.

«Я многое чего не докумекал…»

Я многое чего не докумекал,

сейчас уже закрыта эта дверь;

но много понял я про человека,

и горестно душе моей теперь.

«Меня пугали хулиганами…»

Меня пугали хулиганами,

антисемитами, чекистами,

ворами, жуликами, пьяными,

и даже силами нечистыми.

А я – гулял.

«Изрядно самогоном обожжённая…»

Изрядно самогоном обожжённая,

и спиртом – я его не разбавляю,

вся глотка у меня уже лужёная,

но я её и дальше закаляю.

«Я только сейчас, к исходу века…»

Я только сейчас, к исходу века

трезво начал думать головой:

изо всех инстинктов человека

всё же самый главный – пищевой.

«Я рад был видеть: напрочь разные…»

Я рад был видеть: напрочь разные

умом, характером и опытом,

евреи, праздник жизни празднуя,

здесь на клочке собрались крохотном.

«Не путай службу и служение…»

Не путай службу и служение:

служение – всегда вериги,

а служба любит продвижение

и пишет нравственные книги.

«И я когда-то был учащимся…»

И я когда-то был учащимся,

как все ровесники мои,

а нынче все мы тихо тащимся

с телегой собственной семьи.

«Есть за всё в этой жизни расплата…»

Есть за всё в этой жизни расплата,

вот кончается срок мой земной,

над людьми я смеялся когда-то,

нынче время шутить надо мной.

«Сижу внутри квартиры у дверей…»

Сижу внутри квартиры у дверей.

В пивную в это время шёл я встарь.

Но вирус там гуляет – как еврей,

продавший прошлогодний календарь.

«Восторженность ко мне приходит редко…»

Назад Вперед

Последний Иерусалимский дневник - страница 4

Похожие книги