– Это благородно, Корин, однако я с тобой не соглашусь, – Париса села нога на ногу и скрестила руки на груди. Они продолжали ехать – оставалось полпути. – Я считаю, что газета – это великолепная возможность быть услышанным. Быть услышанным таким блестящим людям, как ты! Написать историю, да пускай даже о нашем городке, невыносимо сложно. Написать целую книгу – еще сложнее. Написать дельную статью в газету, пускай даже самую маленькую – это труд, великий труд, но награда за него – это читатели. Твои слова на бумаге будут отличным отражением философского взгляда молодежи на… – тут Париса остановилась, осознавая, о чем говорит, – на войну…
Какой кошмар, какое ужасное слово. Мир в голове Парисы потерял четкость, перестал быть таким красивым. Она провалилась под лед в ледяную воду, будто все поняла. Она сказала слово «война», машинально, не задумываясь. Это слово, такое гадкое, как плод осознания, был спрятан в подземельях дворца ее разума, и тут вдруг пустил корни, разрастаясь по коридорам, забираясь на чердаки. Парисе стало ужасно холодно, будто прямо сейчас случится катастрофа, прямо сейчас все эти птицы, все эти люди могут взять… и исчезнуть. Она резким движением, почти дрожа, сложила руки в замок. Кончики пальцев были ледяными, Париса побледнела.
– Профессор, профессор! Вам плохо? – Громкий голос Корина послышался откуда-то из-за стен, будто был недостаточно громок. – Профессор! – Лошадь резко остановилась, жестко заржав и топнув копытом так, что даже прохожие обратили внимание. Корин аккуратно, боясь последствий, дотронулся до плеча Доктора. Тут Париса вышла из тумана и вздрогнула, уставившись большими зелено-синими глазами на юношу. – С вами точно все хорошо? Доктор! Не молчите!
– Я… – пауза, – я абсолютно в порядке. Пожалуйста, продолжай.
Корин последний раз посмотрел на Доктора, потом взял вожжи и продолжил вести. Остаток пути они провели в абсолютной тишине.
Когда пришло время прощаться, коляска доехала до двухэтажного барочного здания со множеством окон, серой крышей и голубыми стенами. Париса, сначала помолчав, сказала:
– Береги себя, Корин, и подумай о том, о чем мы говорили. – Она старалась говорить радостно, воодушевленно даже, но Корин видел эту страшную тень, нависшую над ней и отражающуюся на ее бледном лице.
– Профессор, я могу задать вопрос?
– Конечно!
– Вы много спите? – спросил Корин, и в этой прямоте нежным огнем поблескивала чистая душа юноши. Он ничем бы не мог помочь ей, но то, что он поинтересовался, дорогого для Парисы стоило.
– Я правда в порядке, – с легкой улыбкой сказала Париса, так очаровательно был задан вопрос. В глубине души она, конечно, безбожно врала юноше. Ее ложь бы назвали белой, такой, какую используют, чтобы доказать, что все хорошо, отмахнуться не только от вопроса, но и от собственных проблем, чтобы убедить себя в том, что все правда хорошо.
Повозка поехала дальше по улице. Париса долго смотрела ей вслед, пока та не скрылась в суете улиц, цветущей от великолепия этого лета.
– Париса?! – очень приятный и живой мужской голос отвлек Парису от созерцания поколения «Новой поросли». Повернувшись в сторону зова, Париса, дрогнув, рассмеялась. На пороге института, держа одну из створок двери, стоял высокий смуглый мужчина в костюме и с очень черными волосами. Короткая прическа совершенно шла и одновременно не шла этому лицу. На нем были прямоугольные очки, которые, как ни странно, шли его, может, даже грубому лицу, которое было тщательно выбрито. Вообще мужчина напоминал воина, но сейчас он был в сером аккуратном костюме, который явно был мал. Безусловно, он выглядел хорошо, но что-то в нем говорило о том, что костюмы он носит редко, что сражается с топором в руках он чаще.
