– Огонь! – скомандовал военком.
Артиллерийский залп распорол небо, и на город обрушился гром.
Никто не заметил, как, прежде чем опять посмотреть в бинокль, военком на секунду закрыл глаза. Открыв их, увидел в окулярах «цейса» бегущих назад, за церковь, офицеров с поблескивающими погонами, а возле двухэтажного дома на углу – вырванный снарядом, искореженный кусок зеленой крыши.
Передышка была обеспечена…
Только Громов спустился с наблюдательного пункта, красноармейцы подвели к нему мужчину в купеческом картузе, в грязной холщовой рубахе без пояса, в пыльных сапогах.
– Товарищ военком! Задержали подозрительного. На путях околачивался…
– Ланцов?! – удивился комиссар. Он уже знал о предательстве заместителя начальника артсклада. – Что за наряд? Никак, разведкой занимаешься?
– Я не лазутчик… Честное благородное… – забормотал бывший начальник гарнизона.
– Вы уже, Ланцов, давали слово не выступать против советской власти, – напомнил военком.
– Меня запугали… Я не хотел…
– Обыскать его!
Красноармейцы заставили Ланцова поднять руки, вывернули карманы, расстегнули брючный пояс. Нашли браунинг, круглую рубчатую гранатку «мильса» и клочок бумаги с какими-то пометками, цифрами.
Громов пытался разобраться в них – ничего не понял.
– Это что? – спросил он испуганного Ланцова.
– Я убежал от них… Я устал воевать… Это я для себя…
– В тупик его! Расстрелять! – приказал военком. – За измену и шпионаж!..
Пока военком допрашивал Ланцова, по приказу командира полка рабочие сгрузили с платформы мощное девятидюймовое орудие. Установили его с упором на сырой кряж, как положено, перед вокзалом. От выстрела из окон вылетели стекла, а посреди Сенной площади страшным взрывом выхватило огромную яму.
Военком подбежал к артиллеристам:
– А ну, закатывай эту дуру обратно!
– Ты чего, комиссар? – рявкнул на него командир полка, темное лицо дернулось от злости. – Почему не даешь артиллеристам работать? Ящик снарядов шарахнем – в офицерах прыти поубавится.
– Ты откуда, такой шустрый, родом?
– Костромские мы, а что?
– Если бы по твоей зеленой Костроме девятидюймовыми снарядами шарахнули – понравилось бы?
– У нас мятежу нету, давай не сравнивать!
– Ваше счастье, что у вас моста через Волгу нет и прямой дороги с Севера на Москву. Так что не упрекай ты меня, Кострома, и чтобы эту дуру девятидюймовую я здесь больше не видел. Пусть она Колчака бьет, не возражаю, а по своему городу я тебе из нее шарахать не дам. Так от него камня на камне не останется.
Командир полка подозрительно сощурился, рот свело судорогой:
– Ты знаешь, комиссар, как это называется?
– Как?
– Предательством – вот как!
– Дурной ты, хоть и командир, – спокойно произнес военком. – Нам до зимы город заново не выстроить, а с малыми детишками в развалинах в морозы не отсидишься. Так что соображай, Кострома, если у тебя голова не только для фуражки…
Видимо, вспомнил контуженный, израненный командир полка своих детей, которых дома оставил, и больше из девятидюймовых орудий по городу не стреляли, обходились трехдюймовыми, шестидюймовыми. Конечно, разрушений и от них хватало, но от этих снарядов жители могли спрятаться в подвалах, в нижних этажах. Били в основном по верхним этажам, по колокольням церквей, где засели пулеметчики.
На командира из Костромы военком не обиделся – это был свой человек, из рабочих. Побольше бы таких, как он, как кинешемцы, отряд которых военком послал к мосту через Волгу, – быстро бы выбили офицеров.
