Она славилась особого рода любопытством: тихо-созерцательным. Ирина Петровна никогда и ни к кому не выражала явного интереса, ни о чем не спрашивала, но, где бы она не появлялась, глаза ее начинали с какой-то тоскливой страстностью выискивать крохи спрятанной или просто невидимой другим чужой жизни. Разговаривала она стесненно, как бы извиняясь за беспокойство, и пахла всегда одинаково – своей квартирой, из дверей которой вечно отзывало почему-то старым растительным маслом и грязной, застоявшейся водой, с растворившейся в ней мыльной пеной.
Тихий, птичий голосок ее доносился из передней, петлял, кружил, хозяйка следила за тем, чтобы в нем было достаточно словесных реверансов, пытаясь обезопасить себя от возможных просчетов или подвохов собеседника. Андрея она побаивалась и, появись он сейчас, Солохина быстротечно бы ретировалась, сославшись на какую-либо нужду. И лишь взгляд ее – чуть искоса, ползучий и внимательный – еще какое-то время зависал бы невероятным образом с этой стороны дверей.
Вновь щелкнул замок, и вскоре Лена появилась в спальне. Улыбка, с самого утра гулявшая на ее лице, и еще более усиленная окольными разговорами Ириши, никак не отваживавшейся на прямой вопрос, несколько поугасла, когда она увидела Андрея. С ним опять произошла страшная перемена. Казалось, ничего близкого из того, что появилось в его глазах накануне этой ночи, теперь уже нет. Снова она одна, и он сам по себе. Ее всегда поражала способность мужа полностью меняться за одну ночь, за час, а порою и за несколько мгновений. Сколько тяжких, полных боли минут перенесла она из-за этого, сколько неясного появлялось в таких случаях. И все это без видимой причины, казалось, и сам Андрей не знает, отчего его так переворачивает?
На этот раз Лена могла догадаться, откуда дует ветер, но она не хотела поверить в то, что вновь все рухнуло. Это казалось невероятным. Невыносимым. Неужели сон вернулся? Или… что вообще произошло?
Она была настроена слишком восторженно, чтобы вот так вдруг поверить в возвращение призрака, появление которого вышибло их жизнь из колеи. Она уже забыла, что эта колея тянулась обреченно и вяло в тупик. И только в последние дни, да нет, по-настоящему только вчера появилось… Что появилось? Далекое, забытое? И оно тоже. Но и новое, совсем новое, тоненькое-тоненькое. Потянулось вверх и… Раз! Под корешок.
Исчезло все. Какое-то Нечто, невероятное, невозможное, испортило жизнь. Всю, на годы вперед. До края. Ну, что за жизнь, если вернется этот последний – тусклый, горький, удушающий год? Если не повторится эта ночь? Не эта. Эта не нужна, она ушла. Нужны другие, и чтобы не хуже. Чтобы они были родными друг другу.
– Приснилось что-то плохое? – Спросила она, пытаясь улыбнуться, как улыбалась минуту назад, открывая дверь.
Лыков посмотрел на нее, и увидел, как с глаз ее тоска сметает синеву. Лена улыбалась, а глаза умирали.
– Да нет, ничего плохого, – ответил он, не сделав ничего, чтобы остановить ее тоску. Одним словом, одним движением превратить ее в пар, в туман на окне.
Теперь ему казалось, что он все еще спит, сон продолжается, но не тот – с женщиной в белом, а какой-то другой, в котором живут он и Лена. Сон, в котором ничего нельзя изменить к лучшему. Их обоих крутило и мотало случайными ветрами, как раскисшие конфетные фантики по грязной луже. Какая невероятная глупость: жить во сне и влачить сонную жизнь наяву. Это похоже на болезнь.
