К вечеру четвертого дня похода передовые отряды достигли границы булгарских земель. Здесь, на левом берегу Волги, великий князь приказал разбить лагерь.
– Завтра переправа, – объявил Ратибор, вернувшись с военного совета. – А там уж – как Бог даст.
Ярый, привязанный к шесту у княжеского шатра, не переставал беспокоиться. Птица металась на путах, хрипло кричала, роняла перья.
– Нехорошо это, – покачал головой старый сокольничий Ермила, приставленный ухаживать за кречетом. – Сроду такого не видывал. Будто бес в него вселился.
Василько лежал в походном шалаше, сплетенном из веток, и никак не мог заснуть. Где-то вдали ухала сова, в кустах шуршали мелкие зверьки. А может, это были не зверьки? Может, булгарские лазутчики подкрадывались к лагерю?
Рядом на охапке сена ворочался Митька. Вдруг княжич заметил – рука друга, сжимающая рукоять меча, мелко дрожит.
– Митя, – шепнул Василько. – Ты чего?
– Да так… – Голос у Митьки сорвался. – Слушай, Васька… А если убьют?
Вопрос повис в душном воздухе шалаша. Василько хотел сказать что-то бодрое, подбадривающее, но горло сдавило. Он и сам думал об этом все эти дни. Смерть – она ведь не разбирает, князь ты или смерд.
– Не думай об этом, – наконец выдавил княжич.
– Как не думать-то? – Митька приподнялся на локте. В темноте блеснули глаза. – Вон, Федор-кузнец рассказывал – стрела в глаз попала его брату под Рязанью. Так и помер, даже охнуть не успел.
Где-то в ночном лесу раздался крик – то ли птица, то ли человек. Оба мальчика вздрогнули.
– Это дозорных режут, – прошептал кто-то из молодых дружинников в соседнем шалаше. – Булгары ночью, как кошки. Подкрадутся – и ножом под ребро…
– Заткнись! – рявкнул чей-то голос постарше. – Спать давайте, нечего байки травить.
Но сон не шел. Василько лежал, вслушиваясь в ночные звуки, и холодный страх медленно заползал под кольчугу, сдавливал грудь. Он вспомнил слова Ратибора: «Готов должен быть. К чему угодно». А готов ли он? Готов ли умереть в свои одиннадцать лет?
Полог шалаша откинулся. На фоне звездного неба возникла знакомая фигура.
– Не спите, соколики? – Ратибор присел на корточки у входа. – Оно и понятно. Я вот тоже в первую ночь перед боем глаз не сомкнул. И знаете что? Выжил. И во вторую ночь не спал – и опять выжил. А на десятый раз как младенец засыпал. Привычка – великое дело.
– А страшно было? – спросил Митька.
– Страшно? – Ратибор хмыкнул. – Да так, что портки мокрые были, не побрезгуй за слово. Только вот что скажу вам, молодые. Страх – он не враг воину. Он – советчик. Страх заставляет быть осторожным, внимательным. Кто не боится – тот первым и гибнет. А кто страх признает, но не дает ему собой владеть – тот и живет долго.
Старый воин поднялся:
– Спите, коли можете. А не можете – хоть лежите, силы берегите. Завтра… – Он не договорил, но мальчики поняли. – Живыми будете – не забудете эту ночь. Мертвыми… что ж, мертвым все едино.
Когда Ратибор ушел, Василько выполз из шалаша. Ярый сидел на насесте, нахохлившись. При виде хозяина птица встрепенулась, захлопала крыльями. Несколько белых перьев медленно опустились на землю.
– Ты тоже чуешь, да? – прошептал княжич, протягивая руку к кречету. – Завтра многие падут.
Ярый наклонил голову, позволил погладить себя по груди. Под пальцами Василька бешено колотилось птичье сердце.
Битва началась не так, как представлял себе Василько. Не было торжественного построения войск, звука труб, вызова на поединок. Все случилось внезапно, страшно, хаотично.
