Последний вздох как человек - страница 3

На лбу – анх. Но не как украшение. Не как безделушка, продающаяся в лавках возле храмов. Он не сверкал – он пульсировал, как живая печать, выжженная воплоти. Символ не веры, не принадлежности, а власти. Такой, которая не нуждается в доказательствах. Такой, перед которой не спрашивают "почему".

Он не сказал ни слова. Ему не нужно было.

Фараон Ахептар вскочил, и золотые подвески на его мантии звякнули, будто в насмешку над его страхом. Он был высокий, стройный, как статуя юного Осириса, но сейчас вся эта мраморная грация дрожала – в запястьях, в голосе, в том, как он вцепился в подлокотники трона.

– Кто ты, смеющий входить без поклона? – выкрикнул он, но голос сорвался на середине, скатился вниз, потеряв металлик власти. Прозвучало не как приказ – как попытка напомнить себе, что он всё ещё фараон.

Трон, усыпанный бирюзой и лазуритом, казался слишком высоким для него в этот миг. Или наоборот – он стал меньше. Меньше, чем легенды, которые сам о себе сочинял. Меньше, чем маска сокола, за которой прятал страх. Меньше, чем гость, стоящий у подножия трона – прямой, неподвижный, без капли благоговения.

Фараон вглядывался в лицо пришедшего, но не видел ни почтения, ни страха, ни даже гнева. Только молчаливое… знание. Как будто этот человек – нет, это существо – уже знает, как всё закончится.

Незнакомец не ответил сразу. Он стоял в тишине, впитывая зал, как военный судья, только что вошедший в комнату с приговорённым. Мраморный пол тронного зала казался хрупким под его шагами, будто сама земля боялась прикасаться к нему. Сводчатые потолки дрожали в отблеске света, исходящего от его тела – не жара, не огня, не золота – чего-то древнего, неведомого, слишком настоящего.

Его взгляд скользнул по колоннам, по замершим фигурам жрецов, по покрытым драгоценностями лицам воинов. Он остановился на фараоне. И тогда воздух сгустился. Не стало слышно дыхания, даже звон подвесок на священных урнах стих.

– Я тот, чьим именем ты прикрывался, – голос был не громким, но каждое слово вонзалось в зал, как клинок. Не эхо – приговор.

Он сделал шаг вперёд. И трон закачался.

– Я – Гор. И ты лжёшь народу, – сказал он, без пафоса, без ярости. Просто констатация факта. – Ты не бог. Не сын солнца. Ты человек, прикрывающий страх пышностью.

И это «человек» прозвучало как самое страшное оскорбление.

Фараон побледнел. На миг показалось, будто даже золото маски не способно скрыть его страх – слишком явным стал тон, слишком неуверенно дрогнули губы.

– Храм признаёт моё право… Народ чтит…

– Народ молчит, – отрезал Гор, не повысив голоса. – Молчит не из веры, а из страха.

Он говорил спокойно. Но воздух в зале стал плотным, будто от жара перед бурей. Стражи не двигались. Слуги не дышали.

– Я слышал их шёпот ночью. Я видел их слёзы днём. Я видел, как ты зовёшь себя сыном неба, стоя по горло в крови.

Он подошёл ближе. Свет от его тела отражался в камне, не отбрасывая тени.

– И я вынес приговор.

Он не сделал ни шага, не взмахнул рукой, не произнёс заклинания. И всё же – зал отозвался. Воздух уплотнился, словно втянул в себя дыхание всех присутствующих. Стены храма задрожали, с потолка осыпалась пыль, и колонны, веками державшие своды, застонали в унисон, будто в них пробудилась древняя боль.

Фараон резко обернулся, глаза его расширились. Но было поздно. На его лице – точнее, на соколиной маске, скрывавшей страх за символом божества – пошла трещина. Она тянулась от виска к подбородку, как рана, рассечённая чьей-то невидимой волей. Потом – хруст. И часть маски с глухим стуком упала на мрамор.