– Вот, сука, паразит… Допрашивай его, ребята…
Он пнул упавшего ногой и, срывая погоны с шинели, бросил их в огонь. Пленного обступили трое солдат.
– Лежим, значит, с ребятами в дозоре, – начал свой рассказ чернобородый. – Глядим: идут двое с их стороны. Крикнули: «Пароль!». Они побежали. Мы залпом. Один упал, второй убежал. Вижу: у него сапоги хорошие. Подхожу, а он живой…
– Ты кто такой, отвечай! – прокричал один из обступивших, схватив юношу за чуб.
– Вольноопределяющийся из юнкерского батальона, – зло сказал тот.
– Глазами блескает, вот сволочь…
– Мальчишка, а злой, гадюка…
– За отцовские капиталы пошел воевать… Видно, из богатеньких…
– Чего на него смотреть? В расход его…
– Постой, может, у него какие бумаги? В штаб его…
– Волоки его в штаб! – раздалось сразу несколько голосов из среды солдатской вольности.
– Нет! – закричал чернобородый, кидаясь к пленному. – Он мой. Он раненый в меня два раза стрелял. Не отдам… – И закричал еще громче пленному:
– Скидавай сапоги!
Обритая круглая голова юноши отсвечивала в бликах костра. Зубы были оскалены, зрачки бешено вращались. Видно было, что тот вне себя. Он резким движением вскочил. Левая рука его безжизненно болталась в разорванном окровавленном рукаве гимнастерки. Из гортани раздался протяжный хрип, шея вытянулась. Все невольно расступились.
– Мерзавцы, хамы, красная сволочь! – закричал он, как затравленный зверь. – В морду, в морду вас! Мало вас пороли, вешали, собаки? Мало! Мало! Всех, всех загоним штыками в могилы, в подвалы. Где вам и место…
Вдруг вскочил со своего места Мишка Соломин и закричал:
– Ату его, ребята! В костер паразита!
Он подбежал к юнкеру и сильным ударом сбил с ног. Юношу со всех сторон обступили красноармейцы и начали пинать. Потом подняли и понесли к костру.
Ротный закрыл глаза. Он слышал, как острый крик прорезал их нарастающий гнев. Когда крик смолк, ротный открыл глаза и увидел поднимающийся над костром столб искр.
***
На следующее утро на вокзальной площади разгорелся революционный митинг. Меся топкую грязь сапогами, валенками, лаптями, солдаты Варнавского полка шли на площадь. Возбуждение было по поводу поражений последних дней. Раздавались громкие крики: «Вали, ребята, на митинг! Сами разберемся, почему нас гонят на убой!»
Ораторы один за другим влезали на дерновую крышу привокзальной будки и произносили речи.
– Почему нас бьют корниловские банды? – кричал один из них. – У Корнилова пятьдесят тысяч кадетов, а на него бросают по одному полку, на убой…
– Почему кадетов подпускают к Екатеринодару?.. Какой тут план? – кричал другой оратор.
– Измена, ребята! Тащи сюда командира и комиссара. Пущай ответ держат! – кричал третий.
Тысячная толка рявкнула: «К ответу!» – с такой силой, что грачи взвились с крыш и деревьев под самые тучи.
Наконец на трибуну влез командир полка Сапожков>16. Костлявое и бритое лицо его было бледно, но решительно. За ним неуверенно следовал комиссар полка, под его треснутым пенсне в глазах прятались страх и нерешительность.
– Хотите знать, дьяволы, почему нас бьет золотопогонная сволочь? – начал Сапожков не слишком громко, но так, чтобы было слышно повсюду. – А вот из-за этого крика и безобразия. Мало того, что вы не выполняете приказы командиров, развели вольницу, но и гавкаете по всякому поводу. Кто вам сказал, что нас разбили? Кто вам сказал, что Корнилова предательски подпускают к Екатеринодару? Ты, что ли? – при этих словах командир полка вынул из кармана наган и указал им на кого-то из стоящих внизу. – Ну-ка, влезай сюда, поговорим… Ага, это не ты сказал… – уже примирительно произнес командир, убирая наган в карман.
