Посмертие - страница 10

Ильяса отвели в примыкающую к лавке каморку с земляным полом. Двери что в лавке, что в каморке были хлипкие, из ржавых листов гофрированного металла, с висячими железными замками – скорее для виду, чем для защиты. В каморке стояла койка с сеткой, на которую был брошен тюфяк (наверняка он кишит клопами, подумал Ильяс). Он сразу заметил, что москитной сетки нет, и обреченно вздохнул. Каморка предназначалась для странствующих торговцев, привыкших к лишениям, да и выбора у него не было. Нельзя же ожидать, что Карим пустит незнакомого мужчину к себе в дом.

Ильяс повесил холщовую сумку на дверь и вышел осмотреться. Дом Карима, крепкое здание с двумя зарешеченными окнами на фасаде по бокам от входной двери, стоял в том же дворе. Три ступеньки вели на террасу. Там на циновке сидел Карим; заметив Ильяса, помахал ему рукой. Они поговорили о городке, об эпидемии холеры, опустошающей Занзибар, о делах; девочка лет семи-восьми вынесла из дома две чашечки кофе на подносе. Приближались сумерки, Карим снова достал карманные часы и посмотрел на время.

– Пора совершать магриб, – объявил он, крикнул, мгновение спустя из дома вновь вышла девочка, на этот раз сгибаясь под тяжестью ведра с водой. Карим со смехом забрал у нее ведро. Спустился с террасы, поставил ведро на каменное возвышение для омовения ног. Жестом пригласил гостя первым омыть ноги, но Ильяс решительно воспротивился, и Карим очистился перед молитвой. Настала очередь Ильяса, и он повторил то, что делал Карим. Они поднялись на террасу, чтобы совершить намаз, и Карим, как требовали традиции и учтивость, предложил Ильясу прочесть молитву. Тот снова решительно воспротивился, и Карим прочел мо-литву сам.

Ильяс не умел молиться, не знал молитв. Ни разу не бывал в мечети. Там, где он жил в детстве, и на кофейной плантации, где он впоследствии провел столько лет, не было ни одной. Мечеть была в соседнем городке в горах, но ни в школе, ни на плантации никто ему не говорил, что туда нужно ходить. А потом учиться стало поздно, слишком стыдно. Он тогда уже был взрослым человеком, работал на плантации агавы, жил в городе, изобиловавшем мечетями, но и там никто не звал его в мечеть. Ильяс догадывался, что рано или поздно оконфузится. Когда Карим предложил ему помолиться, он понял, что попался, и принялся притворяться, копировал его жесты, что-то бормотал – якобы священные слова.

Карим, как и обещал, договорился с возницей, что тот отвезет Ильяса в его старую деревню: она располагалась неподалеку. Ночь прошла беспокойно, и поутру, едва заслышав копошение во дворе, Ильяс тотчас же вышел из каморки. Позавтракал предложенным ему бананом и чаем в железной кружке и принялся ждать, когда приедет возница. Ильяс заметил, что девочка подметает двор, но мать ее не показывалась. Возница, совсем юный парнишка, радовался, что подвернулась возможность прокатиться, и всю дорогу болтал о проделках, которые устраивал с друзьями. Ильяс вежливо слушал, смеялся впопад, но про себя думал: вот же деревенский дурачок.

Через час или около того они достигли деревни. Возница сказал, что подождет на дороге, потому что тропинка в деревню для телеги слишком узка. Тем более что от дороги до деревни рукой подать. Я знаю, ответил Ильяс, и направился туда, где стоял его старый дом. Вокруг все было запущенное и такое знакомое, точно он отсутствовал всего несколько месяцев. Деревенька была небольшая: горстка разбросанных там-сям хижин с соломенными крышами, чуть поодаль – небольшие распаханные поля. Не доходя до своего старого дома, Ильяс заметил женщину: ее имени он не помнил, но лицо показалось ему знакомым. Женщина сидела перед ветхой на вид хижиной из прутьев и глины, плела циновку из листьев кокосовой пальмы. На трех камнях у ее ног грелась вода в котелке, две курицы что-то клевали возле дома. Заметив приближающегося Ильяса, женщина расправила кангу и покрыла голову.