– Я учусь на филологическом факультете, на пиарщика. На первом курсе. Стихи пишу давно, с детства. Уже очень много написала.
Ведущая благосклонно кивает, милосердно не глядя на смущенную девушку.
– Хорошо, а в каких-нибудь литературных объединениях вы участвовали?
«Никогда не говори в одном лито о другом лито, ты поняла? Они ужасно ревнивы!» – так наставляла ее русичка.
– Нет, – снова сипит Сонечка, отчего-то краснея.
– Хорошо, – довольным голосом повторяет ведущая. – Спасибо, Соня. Я могу называть вас «Соня»? Ну и славно. Прочтите нам что-нибудь, пожалуйста.
– А… что именно? – в горле пересохло, ну что ж такое, теперь только стихи читать.
Ведущая сменила теплую улыбку на снисходительную:
– Например, ваше самое любимое.
«Спасибо, что не лучшее попросила. Тут я под пол провалилась бы».
Сонечке тяжело. Она не глядит по сторонам, но шестым чувством ловит на себе их взгляды. Поэты или нет – сейчас будут слушать и судить. Сонечка с трудом поднимается. С книжной полки на нее смотрит взъерошенный Уитмен. «Помоги мне, добрый дедушка Уолт!» Она читает. Читает свое любимое, месяц назад написанное. Была прохладная ночь в конце августа, и Леха, ее первый мужчина, который на выпускном клялся в вечной любви, оказался изменщиком и лживым ничтожеством. Он думал, что все можно исправить, он звонил, телефон в беззвучном режиме противно ерзал по тумбочке у кровати. Сонечка, не отвечая, вышла на балкон в чем мать родила и с пятого этажа разглядела Леху. Прижимая свой телефон к уху, он стоял во дворе у парковки, жадно вглядывался и просиял, увидев ее. Сонечка в последний раз посмотрела на вибрирующий телефон, Лехин подарок, и швырнула его с балкона, едва не попав бывшему по голове. С громким треском телефон разлетелся на куски. Медленно и сладострастно показав Лехе средний палец, Сонечка ушла к себе.
Она читает. Читает свое любимое, кровью сердца написанное. Улыбаясь старому Уитмену, единственному настоящему поэту в этой комнате, смакует последние строки:
…детских рук аппликации
Выше моей эзотерики.
Пара секунд тишины, кажется, длятся целую вечность.
– Хорошо, – в третий раз произносит ведущая. – Ну, а теперь давайте разберем это стихотворение. Кто хотел бы высказаться? По ритмике, по образности, по рифме… да вообще по художественной гармонии.
Гордая татарка по-школьному вздергивает руку:
– Можно, я? Вообще, конечно, прикольное стихотворение, и звучит классно. Но я не поняла конец. Там про аппликации и эзотерику. На обществознании нам объясняли, что эзотерика – это знания, полученные волшебным путем. Какая связь? Причем тут аппликации, тем более детские? Я не поняла.
Ведущая снова одобрительно кивает.
– Да-да, мы то же хотели сказать, – энергично подтвердили близняшки, на миг оторвавшись от блокнотов.
– А по-моему, это настоящая поэзия, – пробасил битюг в камуфляже.
– Никита у нас новенький, – опять снисходительность. – Пришел в прошлую пятницу. Соня, сейчас мы и обсудим, где поэзия, а где нужно доработать.
Они обсуждают. Ведущая подводит итог. Дорабатывать нужно везде, а еще лучше переписать все с самого начала. Сонечка с непроницаемым видом слушает, делая вид, будто что-то записывает в тетрадь. Сославшись на неотложное дело, обещает заглядывать каждую пятницу и уходит. Нервными движениями натягивая куртку в фойе библиотеки, всхлипывает. Выйдя под дождь, рыдает в голос. «Это любимое. Это я сама. Как вы можете? Вы же ничего не поняли. Вы же серые слепые мыши. Вы мыши!»
